Парус

– Нет, сынок, не боись! – прикуривая, ответил старик и, пустив дымком, добавил: – Лаской её зовут – одно слово.

Ребята стали гладить щенков. А те знай возятся в запруде, перекатываются друг через дружку, играют, и раскрытые пастки сердятся – оч-чень страшненько!

Подошёл покупатель, поинтересовался ценой.

– А даром, мил человек, – сказал старик.

Покупателя сдуло.

Другой подходит, присел, руку запустил – щенков щекочет.

– Сколь за одного, папаша?

– Даром, даром, мил человек!

– ?!

– Бери, бери! Задарма – любого!.. Куда ж ты побёг, мил человек? Эко его! Испугался чёй-то, – удивился старик. Однако скоро понял, что не куда-нибудь, а на базар пришёл, значит, и вести себя как надо должен, и уже следующему покупателю, не будь дурак, резанул: – А шышнадцать! – да ещё глаз прищурил дошлым коммерсантом.

– Чё шышнадцать? – испугался покупатель.

– А шышнадцать копеек!

– А восемь?

– А десять!

– Беру, чёрт тебя!

– Держи! – и старик сунул покупателю пару щенков.

Покупатель удивлён, покупатель ошарашен, будто не ждал, не гадал – и двойнят в роддоме получил…

– Бери, бери! Десять – пара! – успокоил его старик.

Ну, уж ладно, коль пара десять, приму. Так и быть, призна́ю, коль пара – десять. И, отдав старику десятик, покупатель помчался в овощные ряды, где торгует его жена, обрадовать прибытком: «Вот, считай, задарма достал пару шшанков, жана!»

Налетела стайка босоногих ребятишек, окружила старика и собаку. Смотрит на щенков, носы калибрует, головы ломает: где взять «шышнадцать»? Где?.. А старик разошёлся, а старик расторговался:

– Шышнадцать, мил человек! Держи пару за пять! Не надо пару? Держи одного! – И пошла торговля, и пошли щенки выстреливать из кучки один за другим: – Держи!.. Держи!.. Держи!..

Сперва Пашка смеялся над потешной торговлей старика, но, глянув случайно на Юру, оборвал смех. Юра стоял бледный и во все глаза смотрел на собаку. А бедная глупая сука, если поначалу только мордой провожала непонятные взлёты своих дорогих брюшаток, то сейчас начала беспокоиться, дёргаться, повизгивать. Вдруг вскочила, сунула морду в трёх оставшихся щенков, обнюхала их жадно, но тут же легла на место, казалось, успокоилась даже, но глаза… глаза её уже с болью метались. Снова вскочила, яростно зарылась в щенков. Юра схватил Пашку за руку. Старик оттащил собаку, обнял, гладить стал, успокаивать, но ту уже накрыло ужасом: скулит, вырывается, глаза в боль убегают, не слышат, не понимают хозяина. Старик прижал-закрыл голову собаки руками. Закричал ребятишкам. Беспомощно, просяще:

– Чего смотрите-то? Забирайте щенков!

– Так ить, дедушка…

– Да задарма же… Ну-у!

Ребятишкам два раза повторять не надо: нагнулись, потолкались – щенки исчезли. И ребятишки тоже.

Собака кинулась, ткнулась в скомканный сидор. Замерла. Потом заметалась, задёргалась на верёвке, резкой дугой выгнулась – носом тычется, тычется в землю, под себя, вокруг, дальше, по галошам старика, по Юриным ботинкам, ещё дальше… Старик испуганно топчется, кулак с верёвкой поднял, как фонарём водит, точно высветить помогает, а собака тычется: как же!.. Господи!.. вот только же! где?! За что?! Вдруг вскинула голову, тявкнула, и с самого дна собачьей души жутко хлестнуло по базару: у-у-у-у-у-у-в-в-у-у… Глаза закрыты, плачет, трясётся полураскрытая пасть: у-у-у-у-в-в-у-у… Старик и так и эдак: то за верёвку дёргает, то гладит, к ноге прижимает… У-у-у-у-у-в-в-в-у-у-у…

Вокруг стал завязываться народ.

– Чего это она?

– Да вот щенков у неё забрали. Переживает. Тоже мать…

– Эй, старик! А суку-то тоже продаёшь, а?

Старик молчал. Он сворачивал сидор. Собака больше не выла. Она оглушённо стояла, будто облитая водой.

– Я чего говорю-то, суку тоже про…

– Продал! – зло сверкнули глаза старика, он дёрнул за верёвку, пошёл к воротам. Сука покралась сбоку.

– Чудной старик! Сперва задарма, опосля за деньги, и ещё обиделся чёй-то… Чу-удной!

Народ стал расходиться. Столбами стояли Юра и Пашка. Женька, ничего не понимая, заглядывал им в лица. Не сговариваясь, быстро пошли к воротам, вышли на улицу, но старик и собака исчезли.

Вдруг Юра отвернулся и закрылся рукой.

– Юра, ты чего? Юра? – Пашка пытался заглянуть ему в лицо.

– Мама… бедная… я… я… она…

– Какая мама, Юра?!

– Она… она… – давился слезами Юра. – Она… не хотела… а он… он отобрал меня… Паша!.. Она искала меня… искала!.. а я… я… Паша!..

– Юра, брось, не надо, – в беспомощной тоске озирался по сторонам Пашка. – Прошу тебя, не надо, не плачь…

Испуганно задёргал Юру Женька:

– Не плачь, Юра-а-а, – и тоже запел: – Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы…

– Я… я ничего… Женя… я сейчас…

Злорадным загоревшись интересом, к ребятам придвинулся какой-то дядька:

– Чё, пацаны, обчистили, да? Когда?

– Проходи, дядя! – злобно погасил его Пашка.

А Юра всё плакал. Склонённая голова его в кепке висела на тонкой шее как худой, усохший подсолнух. Пашка не мог больше смотреть на него:

– Юра, не надо, прошу тебя…

Вдруг схватил его за плечи, затряс и как в бреду заговорил: