Такое объяснение пагубного воздействия финансиализации на экономический рост в отдельно взятых странах подкрепляется мнением ветеранов Уолл-стрит, которые отмечают, что до 1980 года самые умные выпускники университетов Лиги плюща шли в юридическую сферу или в медицину. Уолл-стрит «в те времена рассматривалась как место, куда ты отправлялся, если не мог устроиться где-то ещё. Люди просто не зарабатывали там всю эту кучу денег».[924]
С окончанием холодной войны на Уолл-стрит отправились физики: доктора наук (PhDs) превратились в «людей, которые были "бедны, умны и имели огромное желание обогатиться" (Физиков дополнили математики, которые применяют свои способности к написанию трейдинговых программ и алгоритмов, предназначенных для того, чтобы зарабатывать на небольших несоответствиях между рынками, а не к разрешению научных или государственных проблем либо разработке товаров и услуг для реальной экономики, чем занималось предшествующее поколение математиков.
Структурные позиции представителей элит внутри корпораций и их способности задавать новый порядок отношений между компаниями стали первоочередными причинами поляризации доходов на протяжении последних сорока лет. Финансиализация была следствием успехов этих акторов в навязывании организационных трансформаций и получении государственного одобрения на эти новшества, которые создали для них благоприятные возможности для обогащения. Однако, как будет показано далее, финансиализация порождала волатильность в национальных экономиках и к началу XXI века создала такой же масштаб нестабильности, с каким в 1970-х годах столкнулся Никсон. Правда, после 2008 года реакции государства на эту нестабильность не предполагали тех преобразующих воздействий, которые были осуществлены благодаря Новой экономической политике Никсона, и никогда не достигали этих целей.
Вместе с перемещением центра тяжести в пределах отдельных компаний и отраслей и между ними менялась и правительственная политика США в финансовой и торговой сферах. Политические инициативы выдвигались в ответ на экономические кризисы, но эти реакции формировались меняющимися интересами элит. Прежде всего, давление элит на правительство всё больше исходило от действующих в собственных интересах менеджеров и финансистов, которые рассматривали компании и рынки в качестве целей для манипуляций и расчленения. В этом заключалось отличие от предшествующих десятилетий, когда источником этого давления были корпорации, защищённые взаимосвязями директоров, в центре которых находились крупные банки, благодаря своим кредитам имевшие первоочередной интерес в длительном сохранении организационной целостности своих корпоративных клиентов.
Американские банки и другие финансовые компании были в состоянии извлекать преимущества из тех глобальных возможностей, которые открыло для них правительство при помощи взаимосвязанных процессов дерегулирования и фактически обеспечиваемых государством гарантий. Банковские регуляторы всё большего количества государств, принявших Базельское соглашение 1988 года, определяли силу банков своих стран по критерию отношения капитала к активам, а не по резервам денежных средств. Благодаря этому кредиты и другие инструменты, сформированные американскими финансовыми компаниями, стали привлекательными для иностранных покупателей, что позволило американским банкам брать на себя всё большие риски, зная, что для их ставок в игре найдутся зарубежные рынки.[926]
Стимулом для принятия рисков американскими банками стало решение ФРС о предоставлении помощи крупным банкам, которые оказались в опасности из-за долгового кризиса в Мексике в 1982 году. С тех пор ФРС продолжала подобную политику, благодаря чему банки получили возможность создавать новые разновидности финансовых инструментов (наиболее значимыми из них стали деривативы) и спекулировать ими. Принятое в 2000-х годах решение ФРС рассматривать ипотечные ценные бумаги в качестве низкорисковых и ликвидных активов способствовало тому, что банки держали их на своих балансовых счетах, и делало их привлекательными для других банков и пенсионных фондов не только в Соединённых Штатах, но и в Европе. «Простофилей, в общем-то, оказывался всякий, кто имел деньги для инвестирования и доверял инвестиционным банкам и рейтинговым агентствам. Таких в финансовой индустрии открыто называли обобщённым понятием "дюссельдорф"».[927]