Пастушок

– Я уже объяснила. Змею Горынычу.

– Это царь? – спросил Мономах.

– Никакой не царь! Царь – только одна из его голов. Другая голова – церковь.

Нестор, подняв глаза, уставился на Евпраксию. Михаил растерянно и безмолвно развёл руками – мол, сами видите, что у вас творится здесь, на Руси! Князь пригладил бороду.

– Ну, а третья? Должны быть три головы у Змея Горыныча. Насчитали две – царь и церковь. А третью как назовёшь?

– Народная глупость! – выпалила Евпраксия, набрав воздуху во всю грудь, чтоб разом всё выпалить, – цари, церковь, глупость народная – вот вам три головы проклятого Змея, которому уже почти всё на свете принадлежит, кроме лесных чащ да топких болот! А вот я не желаю принадлежать ему! Не желаю!

Молчание длилось долго.

– Нет, она не могла своей собственной головой додуматься до такого, – заговорил летописец раньше, чем Мономах открыл рот, – она слишком много ходит по кабакам, торгам да подворьям. А там какой только сброд днями и ночами не ошивается, ища мудрости в винных бочках! Сам знаешь, князь. Расстрига Серапион один чего стоит! Его послушать – волосы встанут дыбом даже не на такой глупой голове. Болота и чащи – это, конечно же, про волхвов. Они там засели. Но ведь она не знала, что говорит именно о них! Она просто повторила чьи-то слова.

Евпраксия промолчала, поскольку Нестор был прав. Ей сделалось боязно. Ой, чего наболтала сдуру? Но Мономах, казалось, поверил Нестору.

– Ты, боярыня, говорят, в кабаке плясала сегодня днём? – поинтересовался князь, – это так?

– Плясала, – горько вздохнув, призналась Евпраксия, – но ведь я была не одна! Со мною там были премудрая Василиса Микулишна и Алёша Попович. Да, и Вольга Всеславьевич тоже был!

– Ну, это всё пламенные блюстители женской чести, – мрачно забарабанил пальцами Мономах. Чуть-чуть Помолчав, прибавил:

– надо твоему братцу сказать, чтоб он за тобой присматривал строже. Совсем ты от рук отбилась, боярыня! А твоему отцу напишу, чтоб он завещал терем и богатство Меланье с Яном, иначе ты сдуру-спьяну всё пустишь по ветру!

– Напиши! – вошла в буйный гнев Забава Путятишна, – напиши ему, князь Владимир! Ещё вели у меня забрать и юбку последнюю, чтобы я из дома не могла выйти! Также распорядись, чтоб батюшка выдал Меланью за Даниила. Я буду счастлива, если мой Даниил воспользуется моим законным имуществом и моей любимой сестрой, красавицей редкой!

И она громко расхохоталась. Князь и монах взглянули на Михаила. Тот был спокоен. Ему ли, опытному сановнику, было вздрагивать и бледнеть! А через минуту спокойствие вдруг пришло и к Евпраксии.

– Хорошо, – сказала она, хлопнув по коленкам ладонями, – я согласна, великий князь. Согласна на всё. И в Царьград поеду, и выйду замуж за Михаила-патрикия. Но – с одним небольшим условием.

– Говори же, – сдержанно подбодрил племянницу князь, потому что та вдруг умолкла, словно утратив решительность. И она, тряхнув головой, продолжила:

– Я преподнесу своему жениху в подарок те золотые пуговицы, которые Даниил отнял у Ахмеда. И он будет их носить на своём праздничном кафтане. Именно в нём мой жених меня поведёт к венцу. А ежели Михаил откажется эти пуговицы к своему кафтану пришить, то никакой свадьбы не будет.

Никто не знал, что и думать. Слова Евпраксии прозвучали мягко и даже доброжелательно, но и князь, и монах, и патрикий очень хорошо поняли, что за ними может скрываться гнусность, ибо Забава Путятишна получила такое прозвище не напрасно.

– Ну а почему я должен вдруг отказаться носить золотые пуговицы с гербом? – мягко и устало, будто разговаривая с ребёнком, спросил патрикий, – ты, может быть, решила заколдовать эти пуговицы?

– Да, может быть и такое, – не стала спорить Евпраксия, – только я возражать не буду, ежели ты, прежде чем пришить эти пуговицы, подержишь их хорошенько в святой воде, а потом твой дядя-митрополит прочтёт над ними молитву или изгонит бесов из них как-нибудь иначе. Мне нужно только одно – чтоб ты их приделал к свадебному кафтану. Тогда пойду с тобой под венец. Ну что, по рукам, патрикий?

– Да, будь по-твоему!

И они ударили по рукам, как два торгаша. И оба были уверены, что заключена удачная сделка. Но Мономах был встревожен.

– Что у тебя на уме? – спросил он племянницу, – говори, а то допытаюсь!

– Как допытаешься, дядюшка?

– А узнаешь! Также и я узнаю, всё ли ты время проводишь с пьяницами…

– И с грешниками! – запальчиво перебила Евпраксия, – Иисус Христос дружил с пьяницами и грешниками! А я кто такая, чтоб дружбой с ними гнушаться?

– Не смей дерзить! Я хотел сказать – допытаюсь, всё ли ты время проводишь в блуде и винопитии, или ещё бегаешь к волхвам!

– Слышу голосочек Меланьюшки! О, великий киевский князь! Неужто тебе не совестно так позорить свою племянницу перед её женихом? Вдруг он передумает?