Паутина судьбы

Наш герой почувствовал себя беспричинно обиженным. Он уже повернулся к злыдням спиной и собрался уйти. Две литературные девицы шипели ему вслед, как пресмыкающиеся из болота.

– Что происходит? – разнесся по всему третьему этажу звучный, исполненный металлических обертонов голос. – Надежда! Эльвира Захаровна! Я делаю вам выговор и запрещаю впредь с порога отвергать человека, которого вы не знаете. Простите, как ваша фамилия? – обратился к Морхинину главный редактор.

Он пригласил Морхинина к себе в кабинет. Несмотря на излишнюю полноту, Артюхов достойно выглядел в желудевом костюме и серебристом галстуке. На его пухлых руках поблескивало золото старинного обручального кольца; был также перстень с крапчатым темно-зеленом камнем. Сняв трубку, главред звучно пробаритонил:

– Алексей Клавдиевич, зайди ко мне, пожалуйста.

Через пять минут вошел пожилой сухопарый помощник Артюхова по фамилии Углицких.

– Алексей Клавдиевич, – доверительно сказал Артюхов, делая округленный приглашающий жест. – Пожалуйста, ознакомься с повестью Валерьяна Александровича и принеси мне для обсуждения. А вы позвоните, пожалуйста, Алексею Клавдиевичу спустя… недельки три.

Морхинин позвонил, как указали. В трубке голос сухопарого Углицких сообщил, что лично ему повесть «Сопрано из Шуи» понравилась (кстати, Углицких сказал, что Артюхов – известный драматург и повесть, где речь идет о театре, хотя и оперном, его особенно привлекла). Но тут же Алексей Клавдиевич предупредил Морхинина:

– В редакции происходит грызня по поводу повести. Две прыщавые сотрудницы вне себя. К ним присоединилась еще одна склочная особа.

Некто Нипаров в прошлом номере опубликовал омерзительную повесть про какого-то полуеврея, родившегося за колючей проволокой и выросшего там чудовищем. Он бежал из лагеря, растерзав по пути охранников и совершив еще несколько абсолютно непонятных поступков; приехав в Москву, опять кого-то растерзал, а сам повесился. Язык противный, с употреблением ругательств и всяких физиологических подробностей…

– Ерунда какая, – пробормотал Морхинин.

– Я был категорически против, главный редактор тоже не склонен был публиковать такое паскудство. Но откуда-то сильно надавили, и пришлось печатать. Позор для нашего журнала! Так вот этот Нипаров сейчас написал жалобу куда-то, что в вашей повести задеваются честь и достоинство выдающихся деятелей оперного театра, а в конце утрируется преклонение перед церковью, преувеличивается ее значение для свободных россиян, – сообщил сердито Углицких. – Так что неизвестно, чем все это закончится, – добавил заместитель главного редактора. – Александр Митрофанович за вас уже по-настоящему рассердился. У него есть влиятельный знакомый в министерстве культуры… В общем, ждите и молите Бога за Александра Митрофановича…

На дворе хлипкий снег стал грязновато подтаивать. Весна, такая же нерешительная, какой была и зима, все-таки наступала. Все увеличивающиеся потоки машин превратили московские улицы в грязевое месиво. Неожиданно с раннего утра хлынуло солнце, стало немного веселее жить.

И тут же зазвонил телефон, проявившись голосом Углицких, который бодро сказал:

– Недаром весна-то, мы победили. Ваша повесть утверждена и выйдет в следующем номере журнала «Новая Россия».

– Спасибо, Алексей Клавдиевич! И передайте от меня огромную благодарность Александру Митрофановичу! Значит, я звоню вам…

– Ровно через месяц.

А вечером раздался еще один телефонный звонок. Трубка заговорила с едва уловимым иностранным акцентом, словно бы с легкой забывчивостью отдельных слов, несколько растянутых.

– Господин Морхинин? Я правильно попал?

– Да, правильно.

– Меня зовут Владимиро Бертаджини, я итальянец.

– Интересно. И в чем же дело? Чем могу быть полезен?

– Я купил и прочитал вашу книгу «Проперций». Я хочу выразить вам свою признательность… В общем, господин Морхинин, мне очень понравилась ваша книга.

– Спасибо. Приятно слышать, тем более от итальянца. Вы свободно владеете русским…

– Мои родители были социалисты-антифашисты. Они покинули Италию при Муссолини, уехали в Россию. Я родился в Москве, учился в русской школе. А мои родители именовали меня Владимиро, в честь вождя мирового пролетариата, разумеется.

– Ну да, тогда у нас было принято называть мальчиков в честь Ленина. Несмотря на то что вначале Владимир-то был князь, креститель Руси.

– Это я немножко знаю. Проходил в школе. Но после войны моя семья вернулась в Италию. Здесь я окончил университет, стал журналистом и писателем документального качества. То есть, сказать конкретно, я стал издавать книги об оперных певцах из Италии, которые до революции приезжали петь в Россию. Я не пишу о таких величайших звездах, как Карузо, Баттистини, Титта Руффо, Мазини. Но собираю сведения и подробно описываю жизнь менее великих певцов. Это тоже были прекрасные артисты, хотя теперь о них помнят только знатоки. Они тоже пели в России в разных городах: Киев, Одесса, Рига и, конечно, Петербург и московский Большой театр…

– Я двадцать три года работал в хоре Большого театра.

– Санта Мария! Какие совпадения! Вы певец?