Паутина судьбы

Сидевшие на диване захихикали. Он отставил стул в сторону. Сам сделал несколько шагов подальше от присутствующих. За ним напряженно следили. Парень в куртке встал рядом. Морхинин указал ему жестом, чтобы тот отодвинулся. Парень зашипел что-то сквозь зубы.

– Отойди, Луиджи, не мешай, – сказал главный, он откинулся на спинку стула и приготовился слушать самым серьезным образом.

Бертаджини спрятал ноги под стул и заметно побледнел.

«Мать вашу, сволочи, – подумал Морхинин, ощущая благополучное состояние гортани. – Я вам сейчас шум устрою». Он запел арию Родольфа из оперы «Сомнамбула», которую исполнял на экзамене в годы юности, но иногда и теперь пропевал ее дома, просто так, для себя.

Сколько лет прошло с тех пор, как он пел эту вещь на людях? «Vira viso o l`oghio meni, in quil`eti, in qui sereni… Si, tranquillo idi posai, della prima, della prima gioventu…» – полился тембристый баритональный бас. Сначала Морхинин пел мягко, не усиливая звучания, но через минуту стал демонстрировать мощь своего голоса. Последний куплет выдал в полный голос, а заключительную ноту нарочно держал так долго, что под потолком звякнули стекляшки небольшой люстры.

У предполагаемых бандитов глаза влажно расширились, в них мелькнуло восхищение, – все-таки это были итальянцы. Сидевшие на диване захлопали жесткими ладонями. Стоявший близко к двери – тоже. Кто-то еще вошел с возгласом одобрения. Парень в куртке смеялся. Бертаджини аплодировал как безумный.

– Белло воче,[9]

– произнес седой за шахматным столиком. – Ты, конечно, певец, приятель. Как ты еще ухитрился книжку написать? …Видать, святая Цецилия или сам Никколо, или кто там у вас, помог. Теперь пой по-русски. А то, когда ты пел эту свою арию, мне показалось, будто ты мухлюешь, притворяясь русским. Я на самом-то деле родом из Перуджи и никакого чужого акцента не заметил.

– Владимиро, я буду петь дореволюционный шлягер. Когда-то его исполнял на концертах сам Шаляпин. Говорят, в русских ресторанах на Западе еще исполняют эту цыганщину. Объясните им содержание: «Очи черные, очи страстные…»

Морхинин пел, уже успокоившись, разогретым голосом. Он подражал слышанному некогда со старых пластинок исполнению великого Шаляпина и гремел в большой комнате так ярко и мощно, что, казалось, крыша на доме скоро взлетит в ночное черно-синее небо.

– Брависсимо, – произнес после общих аплодисментов старший мафиози. – Ясно, что вы певец, а может, и писатель. А вы, – повернулся он к Бертаджини, – и правда печатаетесь в мантуанской газете. Я знал с самого начала, что вы ехали из Ассизи. Мне сообщили. Просто я решил малость повеселиться. Езжайте в Мантую. За вами последят мои ребята, на всякий случай, как бы чего не приключилось. А вы, – сказал он Морхинину, – прилетайте еще. Найдите в Болонье хозяина автомастерской super lux Габриэле Альдони, это я. Спойте для моей семьи. Исполнение песен я оплачу, тариф сами установите. Переведите ему, асессор.

Литераторы решили помалкивать по поводу внезапного плена и, к счастью, удачного концерта Валерьяна. Через полчаса после того, как все успокоилось в солидном жилище Бертаджини, в комнату Морхинина на цыпочках проследовал асессор с бутылкой хорошего белого вина и двумя бокалами. Друзья еще раз отметили презентацию морхининской книги и вообще беседовали полночи.

На обратном пути в самолете Валерьян достал из сумки великолепный темно-бордовый том. С обложки на него смотрел поэт Проперций, похожий на боксера с редковолосой челкой над приплюснутым носом и дерзким выражением на скуластом лице.

XVI

По возвращении Валерьяна как раз началась пасхальная неделя. Морхинин с Тасей работали в полную нагрузку на правом клиросе храма Иоанна Предтечи. Выдержали праздничную ночь. После ночного торжественного пения разговлялись в трапезной со всем хором, настоятелем и остальным клиром.

Несколько часов до утренней литургии промучились на стульях в репетиционной комнате. Потом, еле держась на ногах, с натруженными голосовыми связками, обливаясь потом, пели литургию. Домой приехали чуть живые, но с приподнятым, уже привычным за многие годы пасхальным настроением. Выпили еще кагора, закусили полученными в церкви крашеными яйцами, куличом, творожной пасхой и упали на постель. Поспав часа четыре, снова помчались на вечернюю службу. И так всю неделю.

Только по окончании первой недели Пасхи певчие правого хора получили передышку до следующей субботы, до всенощной. Тогда Морхинин смог обратиться к своим литературным делам.

Сначала позвонил в журнал «Вымпел» Борису Семеновичу Тусселю.

– Я уже давно осилил ваш роман про оперный театр, – встретил его приветствие почтенный редактор. – Вы человек бесспорно способный, почти талантливый. Однако… видите ли… подача многих конкретных фактов в вашем нынешнем романе… мм… скажем так… для нашего журнала все-таки неприемлема.