Павел I. Окровавленный трон

При сих клятвах императора свет полного сознания озарил ум княжны. Мгновенно оценила она все происшедшее. Мгновенно пронеслись в голове ее самые сложные соображения, мгновенно выработал ее женский здравый смысл план дальнейших действий, и она сейчас заметила беспорядок своего туалета, легкий, алый румянец смущения появился на ее бледных щеках, с очаровательной стыдливостью целомудрия она поспешила прикрыть плечи и грудь черными волнами великолепных волос своих, напоминая сказочную Гризельду. Большие глаза Павла запылали страстью, и он, склонившись, припал горячими устами к трепетным, тонким пальчикам княжны.

Фаворитка не отнимала руки.

Император вновь поднял на нее взгляд. Но в нем уже произошла какая-то перемена. Тонкая морщина набежала на лбу. Он был теперь даже под большим обаянием красоты беззащитной, — покорной девушки, но в глубине его взгляда замелькали какие-то острые искорки…

— Откройте мне все, дитя мое, как отцу! — повторил Павел Петрович.

Княжна осторожно вынула руку из его руки.

— Если ваше величество жалеете меня бедную, несчастную, — вдруг заговорила она быстро, шепотом, — то… отпустите меня, о, отпустите! Отпустите в обитель! — И она умоляюще сложила руки.

Облако недоумения и недоверия прошло по лицу государя, но вслед за тем оно озарилось какой-то милой насмешливостью.

— Вы хотите удалиться от мира, дитя мое, в таких юных летах, когда жизнь вся пред вами, когда вы в первом, прекраснейшем расцвете красоты, когда вы можете быть счастливы, бесконечно счастливы! К чему хоронить себя в келье, когда я превращу ваши дни в сплошной праздник. Я — император, — с простотой полного могущества произнес Павел.

— Отпустите меня, государь! — повторила фаворитка.

— Но, княжна, что же побуждает вас к сему? Что разочаровало вас в жизни? Я знаю, что вы многое любите в ней. Ну, хотя бы… вальс, который танцуете столь прелестно!

— Я несчастна, государь. Жизнь моя разбита. Ужасы окружают мое существование. Все, все мне постыло!.. Хочу быть инокиней, хочу быть невестой Иисуса Сладчайшего.

Император насупился. Взгляд его стал угрюм.

— Положим, что вы имеете сие желание, — сказал он. — Но что к сему, столь в юные лета необычному, разочарованию вас привело? Различные могут быть причины, влекущие человека к удалению от мира. Но главнейшая из них — тяжесть, на совести лежащая, требующая уединенного покаяния и подвигов. Ужели же юная совесть ваша чем-либо столь омрачена? Откройтесь мне! Откройтесь, — продолжал, поднимаясь, Павел Петрович, — ибо я император. Я — особа священная и Божий помазанник. Я — верховный покровитель церкви и между мной и Христом нет посредников. Сам приступаю к святейшему алтарю, на коем бескровная совершается жертва за грехи людей и своими руками беру святую чашу и причащаюсь, яко священнослужитель тела и крови Спасителя нашего! Я — гроссмейстер священного ордена Иоанна Иерусалимского и рыцарь святого храма и Гроба Господня! Я ношу далматик византийских императоров и Страсти Христовы на священном супервесте! Я — самодержец! Исповедуйте мне юное сердце ваше, княжна, как духовному отцу.

Величие, с которым произнесены были эти слова государем, было неизобразимо.

Вновь бледная, сидела княжна, устремив глаза на императора. Но в них он прочитал лишь пугливую тревогу и вслед за тем их застлала непроницаемая завеса женского притворства.

— Государь, — кротко и с восхитительной наивностью сказала княжна, — я очень грешна. Я суетна, мелочна, горделива, сластоежка, ленива, бепорядочна… Ах, я ужасть как грешна! — повторяла она. — Я живу в роскоши, а столько несчастных рабов страдают, скудно кормятся, льют пот и слезы, все для меня! Чем я лучше их? В келейке я молилась бы за них.

— И это все? — спросил император.

— Все, государь. И чего же больше?

— А почему вы лишились чувств, когда я прочел имя этого… как его? князя Гагарина в списках раненых?

— Ах, ведь это сын друга нашего семейства! Я еще в раннем детстве с ним игрывала в Москве. Представила я себе горе родителей его и ужаснулась! Государь, к чему эта война? — капризным тоном избалованного ребенка, замечательно хорошея при этом, продолжала княжна. — Прекратите эти ужасы, эту бесполезно льющуюся кровь!

Павел Петрович глухо в себя рассмеялся, не разжимая губ.

— Так вот почему вы лишились чувств? Вам стало жаль престарелых родителей товарища детских игр ваших!

— Ну, и его самого немножко, — небрежно сказала княжна.

— Так! Так! — сказал император, потирая руки, насмешливо улыбаясь и делая странные прыжки взад и вперед, как это делают дети, прыгая через веревочку. — А скажите, mademoiselle, не соединяют ли вас более нежные чувства и связи с раненым рыцарем?

— Я все сказала вам, государь, — тоненьким голоском ответила княжна, кутаясь в волосах.

Император упер руки в бока и захохотал.