Павел I. Окровавленный трон

Сладостное чувств томленье,Огнь души, цепь из цветов!Как твое нам вдохновенье Восхитительно, любовь!Нет блаженнее той части,Как быть в плене милой власти, Как взаимну цепь носить,

Быть любиму и любить. Умножайся, пламень нежный,Под железной латой сей;Печатлейся, вид любезный,В мыслях и душе моей!Нет блаженнее той части,Как быть в плене милой власти, Как взаимну цепь носить,

Быть любиму и… любить.

Прекрасный голос молодого адъютанта звучал искренним чувством. Заслушалась княжна. Слеза прокатилась в ее огромных, черных, как ночь, глазах и канула с бархатных длинных ресниц. Вздох всколебал нежную грудь. Облако задумчивой грусти осенило молодое чело. Она шептала невольно вслед за певцом:

— Нет блаженнее той части, как быть в плене милой власти!

Но романс был спет. Притихшая молодежь опять зашумела, захохотала.

— Вальс! Вальс! — закричали все.

Рибопьер умолял княжну танцевать вальс.

Старый малоросс заиграл. Пары закружились. Но княжна не хотела танцевать.

— Я не могу сегодня, я не должна, — говорила она.

Но Рибопьер с такой очаровательной любезностью умолял ее, что она вздохнула, подняла очи к небу и положила обе ручки ему на плечи. Рибопьер по-модному охватил ее тонкую, гибкую талию, забывая строгое запрещение императора, находившего это крайне неприличным, и, держа княжну перед собой, так что они смотрели друг другу в глаза, понесся с ней в грациозном кружении по просторной, но довольно низкой и грязноватой зале долгоруковского дома.

Госпожа Жербер между тем подошла, к молодому дипломату, который в своем рыжем львином парике, в шелковых чулках, башмаках, в бархатной собольей шубке развалился на диване и кобенился, шепеляво рассказывая о парижских увеселениях белокурой даме. Она достаточно вольно села на ручку дивана и протянула руку по спинке, склоняясь к рассказчику.

— Зефир, — с досадой сказала госпожа Жербер, взяв за руку обладателя рыжего парика и таща к себе, — пойдем со мной танцевать!

А тот-то ломался на диване.

— Не пойду. Тогда пойду, когда вы мне выхлопочете камер-юнкерство.

А она хохотала и тащила все за руку. Вдруг дипломат случайно взглянул и остолбенел. Как ни был он близорук, однако с помощью лорнета увидел, что напротив у двери стоит государь и леденящим взором медузы смотрит на все происходящее в зале поверх ширм. Молодой человек обмер. Язык его отнялся. А белокурая дама продолжала висеть на ручке дивана, и госпожа Жербер повторяла, таща его за руку:

— Идите со мной танцевать, Зефир! Идите танцевать!

Вдруг медузина голова исчезла за ширмами. Речь и движение членов возвратились молодому человеку, он мгновенно вскочил и, растерянно бормоча: Pardon, pardon, mesdames! Mille pardons! — бросился вон с рыжим своим париком, лорнеткой, шубкой, башмаками, пробежал через гостиные, промчался по лестнице, прыгая через две ступеньки, отчаянно потребовал карету и ускакал домой, оставив обеих дам в полном недоумении, что с ним такое внезапно приключилось.

XVII. Тайна фаворитки

На другой день, явившись во дворец на дежурство, Саша Рибопьер с изумлением узнал, что император чуть свет подписал указ о пожаловании его камергером, что соответствовало чину генерал-майора.

Вспомнил он мудрого собирателя дворцового вина барона Николаи, не сомневаясь, что таким головокружительным чинопроизводством обязан не чему иному, как вчерашнему романсу. Он, однако, намекал княжне Анне о другом, именно о том, что хорошо бы вышло, пожалуй его государь в мальтийские командоры. Сказал же он так потому, что кругом себя только и слышал вздохи и пожелания:

— Эх, кабы меня пожаловали в мальтийские командоры!

Молодые люди, проигравшиеся на тайных сборищах (картежная игра строго была запрещена и, конечно, процветала тайно, являясь сладким запретным плодом), опустошившие карманы в кутежах и на красоток, повторяли:

— Эх, кабы меня пожаловали в мальтийские командоры!