Павел I. Окровавленный трон

Матери — сынкам, жены — мужьям тоже повторяли: «Старайся, чтобы тебя командором, наградили!» Десяти командорствам великого приорства российско-католического шли доходы с огромных польских выморочных имений князей Острожских. Новопожалованный камергер опечалился. Очевидно, его намерены пустить по дипломатической части, вообще, по статским делам. А ему тяжело было расставаться с военным мундиром и полковыми товарищами. Принимая их поздравления, камергер граф Рибопьер пригласил их на прощальную попойку, чтобы спрыснуть золотой ключ и шляпу с плюмажем. Рано утром того же дня граф Кутайсов прибыл к князю Лопухину с извещением, что его величество изволит с верховой прогулки пожаловать в дом его по важнейшему делу, не incognito, как всегда, но парадно и официально. Княжна Анна и ее родители должны ожидать государя в полной готовности, изрядясь, как то положено по этикету Граф Кутайсов не мог ничего сообщить о намерениях императора, но сказал только, что, возвратившись с ним во дворец, Павел Петрович всю ночь ходил взад и вперед по спальне, громко сморкаясь. Чуть свет позвал графа Ростопчина и передал ему приказ о назначении маленького Рибопьера камергером. Затем занимался делами и казался спокойным и довольным. Потом приказал ему, Кутайсову, ехать предупредить о посещении Лопухиных.

Не смыкая глаз провели ночь и князь Лопухин с княгиней, изнывая в смертном страхе. Только по отбытии государя постигла княгиня, какую бездну изрыла она под собою, мужем, всей родней своей, а также и под Долгоруковыми. Когда Павел Петрович, не замеченный увлеченною танцами молодежью, пошел обратно церемониальным шагом, полный свирепым гневом, тяжело дыша и пыхтя, княгиня кинулась было светить ему шандалом, прыгавшим в трепещущих руках ее.

— Взять у нее шандал! — вдруг сиплым, неистовым шепотом приказал Павел.

Кутайсов выхватил шандал у княгини, которая, как сноп, повалилась к ногам государя.

В большом покое совсем терялся свет одной нагоревшей сальной свечи, и углы, неизмеримо высокий потолок — все было погружено во мрак. Причудливые тени падали от действующих лиц этой зловещей сцены и шевелились. Заглушенные звуки вальса доносились из маленькой двери, плотно завешенной гобеленом.

Павел с презрением смотрел на валявшуюся у ног его Лопухину.

— Вы так воспитываете свою дочь! — вдруг разнесся его страшный, сиплый, неистовый шепот. Пляска, непристойность, распутство… Покровительство распущенности нравов… Я вам этого не прощу… я вам покажу… ослушание моим повелениям. Дерзкое неуважение к особе, взысканной моими милостями… Высшее неприличие… свинство… гадость… гнусность. Мальчишка, ухватя за талию, вертится. Смотрит прямо в глаза… Не позволю… не позволю., истреблю… Сошлю туда, куда ворон костей не заносит! В рудники!.. Сквозь строй… На виселицу… О, подлая тварь!..

Эти отрывистые страшные слова вылетали как бы непроизвольно из сжатого горла государя, но он не кричал, он шептал, очевидно, опасаясь, что будет услышан виновницей его гнева, продолжавшей беззаботно носиться под дерзкие звуки вальса. Кутайсов стоял со свечой, опустив глаза и смотрел в пол, зная, что в таких случаях посмотреть в лицо государю значило возбудить еще пущий гнев его. Павел Петрович почитал это дерзостью.

Княгиня валялась в ногах у императора и стонала.

— Помилуй, государь, помилуй!

— Княгиней сделал… Завтра будешь свиней пасти… Сводня… — проскрежетал Павел Петрович, произнес еще раз ряд площадных, безобразных ругательств и, вдруг, повернувшись налево кругом, скорым шагом пошел прочь. Кутайсов бросился за ним, еле поспевая. Он светил, прикрывая пламя рукой.

Очнувшись в темноте, поднялась княгиня и охая поплелась шатаясь к мужу.

— Что ты сделала? Мы все погибли! — возопил тот, едва она бессвязно, сквозь охи и слезы, сообщила о тайном посещении и гневе государя.

— Безумная баба! Безумная баба! — ломая руки и бегая по комнате, восклицал князь.

И сейчас же, не обращая внимания на плачевное состояние супруги, побежал в покои mademoiselle Госконь…

* * *

Известие, привезенное Кутайсовым, подавало надежду, что страшная опасность миновала. Весь дом сейчас же поставлен был на ноги. Княжна, княгиня, сам князь торопились изрядиться к приему императора.

В назначенный час он приехал с многочисленной свитой. Все были на великолепных конях, которых приняла толпа ливрейных конюхов князя Лопухина. Император был в ботфортах, со звездой на кафтане, в украшенной страусовым плюмажем и бриллиантовой розеткой трехрогой шляпе. Вид его был торжествен, но милостив. Встреченный в сенях хозяином, а в дверях парадных покоев княгиней, он обоим сказал приветливые слова. Казалось, ночной сцены никогда и не бывало.

Фаворитка ожидала его на обычном месте за пяльцами.

Император оставил свиту за три покоя отсюда. Он сказал родителям княжны, что просит их и госпожу Жербер оставить его на некоторое время с ней наедине для сообщения особливой важности дела.