Печать мастера

“… как младшему писарю положено жалование” — диктует сир Блау. И тут же переспрашивает, обращаясь к управляющему — “какое жалование?”

Тот поправляет очки и пожимает плечами.

— Ранг младшего писаря в клане не вводился ввиду отсутствия необходимости…

— Придумай! — властно обрывает его сир. — Я отберу у Хо мальчишку. У него ничего нет — и нечего больше отбирать, единственное, что есть — ученик… Он ему как сын. Сына за сына — последние слова сир прошипел так тихо, что почти не расслышать”.

Воспоминание кончилось. В виски, как будто шибанули молотом.

— Вот! — Торжествующе шикнула девочка. — Это показал отец! Вот как тебе рады в клане! Ты никому здесь не нужен!

Коста тряс головой, пытаясь понять где он — в комнате слуг или библиотеке.

— Ты хочешь обменять свободу вот на это? — поднос с ужином перевернулся и упал на пол. — Вот на это? Трус! Тварь! Мерзкий предатель!

Коста закрывался, ловил кулачки, но ничего не мог поделать. Девочка шипела и кидалась, как одержимая.

— Продал наставника!

— Я не продавал!

— За еду, постель и метку!

— Я не продавал, — прошипел Коста тихо, наконец схватив руки и прижав девочку к себе, прошипел ей Коста тихо на ухо. — Замолчи и слушай. Я никого не продавал. Мне нужно выбраться отсюда, но я не знаю, как…

— Тогда зачем пришел?

— Ох! — Коста выгнулся — пиналась Таби больно и метко. — Не твое дело, бешеная.

— Докажи!

Его снова лягнули и она начала извиваться в руках.

— Докажи! Покажи мне!

— Ещё чего, — прошипел Коста, закрывая ей рот ладонью. — Молчи. Тихо! Сюда идут.

Они успели только потушить светляк, дверь скрипнула, отворяясь, Коста напрягся..

— Таби? Вот ты где!

— Отец, — приглушенно пискнула девочка.

— Сказано же было не покидать комнат! Сейчас будет обход, проверка, если тебя не окажется на месте…

— Отец! Мастер Хо хороший, ты показывал мне — я видела, он не заслужил, чтобы ученик… я не могла так просто…

— Быстро обратно! Ты должна быть на месте во время обхода…

— Ты сказал, мы заберем его с собой! Хотя он добровольно, — Таби ткнула пальцем в Косту, — собирается надеть ярмо на шею. До-бро-во-ль-но!

— Таби, хватит! Быстро возвращайся! Жди, — бросил менталист Косте.

Девочка шмыгнула за дверь, и тут же вернулась обратно, плотно притворив дверь.

— Охрана, отец! Охрана! Они выставили и на этот ярус!

— Нас кто-то сдал. Видел…

— Я… я… усыпила охранника на втором…

“Дура” — произнес Коста одними губами и выразительно покрутил пальцем у виска. “Тупая бешеная дура”.

Менталист ругнулся под нос — запер дверь, обежал взглядом комнату, но прятаться было куда — тахта, столик, штор нет, ширм тоже — голая комната.

В дверь постучали.

— Открывайте.

Коста замер, прислушиваясь — менталист приложил палец к губам, и встал за дверь, прижав к себе и жестом показал ему — “молчание”.

— Открывайте, именем рода Блау.

***

Вода капала тихо. Мерно. Раздражающе.

Хотя откуда в подземелье вода?

Таби сопела тихо, и встревоженно глазела на отца. Менталист молчал. Перебирал деревянные бусины, нанизанные на шелковую нить — “щелк, щелк, щелк”, и — смотрел в одну точку.

Коста старался не мешать — забился в дальний угол камеры, куда их бросили втроем, подгреб побольше соломы под зад, и — молился. Чтобы Великий и в этот раз был благосклонен к чаду своему.

Факелы чадили дымом. Едко и зло. Охрана лениво играла в го, перебрасывая камни с клетки на клетку, прямо у входа. В соседних камерах тоже сидели люди — слева — почти одни мальчики и юные служанки, судя по одежде — дети спали вповалку прямо на полу. В правой камере — почти одни старики и несколько молодых. Бодрствовали, но как-то странно — чуть покачивали и трясли головами, как будто… Коста прищурился, пытаясь разглядеть четче в полумраке… их опоили чем-то.

“Щелк, щелк, щелк” — менталист перебирал деревянные, натертые до блеска бусины.

— Отец… — тихонько позвала Таби. — Я виновата и…

— Помолчи, — оборвал её менталист.

“Щелк, щелк, щелк”.

Таби снова открыла рот, но Коста выразительно постучал костяшками по виску, глядя на девчонку — “Заткнись, дура драная. Пусть думает”.

“Дура драная” демонстративно отвернулась, сложив руки на груди и обиженно поджала губы.

Косте думать было бесполезно — пустое занятие.