Пейзаж с парусом

Мимо крыльца, у самых ступенек проехал автокар с большим ящиком, поставленным на подъемные упоры, а в нем какие-то отливки, громоздкие, в рыжем налете ржавчины, и Травников машинально пошел следом — мимо распахнутых ворот в невысокой стене с грязными, в пыли и копоти окнами; из ворот сильнее ударило гулом станков и еще — запахом горячей стружки, пригорелого масла, и он внезапно остановился, удивляясь, как приятно ощутить и этот гул и запах; даже вид давно не мытых окон цеха не сердил, как сердила его обычно всякая небрежность, запущенность, и он понял, что это приходит почти забытое, перед газетой — его завод, и пусть не одноэтажные, выше, но такие же цехи; он даже сказал себе, что точно знает: там, за воротами, механический цех, токарные, фрезерные, сверлильные станки; они, похоже, звали его без цели, просто так, чтобы он напоследок сильнее ощутил, что на свете есть не только редакции газет и даже не только издательства, где он надеялся перевести свою жизнь на какие-то неведомые, но обязательно новые рельсы, а еще вот эти станки, закопченные окна и люди возле них, не напечатавшие в своей жизни ни строчки, не отредактировавшие ни одного абзаца, даже не подозревающие, что есть такое важное занятие, и тем не менее живущие, таскающие по утрам детей в детский сад, стоящие в очереди к пивному ларьку и без огорчения за потерянное время сидящие вечерами возле телевизора в надежде, что вот уж эта-то атака завершится наконец голом. Травников, волнуясь, вытянул сигарету из пачки, но тотчас вернул обратно, решительно шагнул из ярко высвеченного пространства в голубовато-серый полумрак цеха.

Глаза еще не привыкли к изменившемуся освещению, еще он слабо различал, что впереди, но в шагнувшем навстречу человеке узнал Оптухина, хотя тот и был не такой, как в редакции, — в сатиновом халате, в замасленной кепочке, надвинутой на глаза. Показалось обидным — столкнуться вот так сразу с технологом, хотя заранее можно было бы предположить, что скорее всего встретишь в цехе его, не директора. Но все-таки получилось и так, что Оптухин, похоже, ждал его, подкарауливал, и Травников, смущенный, покорно остановился, склонил голову под напором быстрых и по-хозяйски громких слов:

— Вы правильно сделали, Евгений Алексеевич, что начали с механического, тут суть! Хотя, простите, здрасьте вам, мы уж несколько дней не виделись. Так вот что я говорю, смотрите: два токарных, мы называем их «у двери», на вот этом… — Оптухин схватил Травникова за локоть и потащил в сторону. — Скажите, что, по-вашему, делаем мы на этом станке?

Травников узнал старый, наверное, тридцатых еще годов «ДИП» — «догнать и перегнать», так с первых пятилеток расшифровывали название станка, хотя слова уже потеряли свой призывный смысл, остались всего лишь стабильной маркой; такие станки он впервые встретил у себя на заводе после института, тогда они выглядели эффектно — сизым блеском отливали их упористые станины, шпиндели стремительно накручивали обороты, и победитовые резцы весело гнали кудрявую стружку, Теперь станок и не стремился — краской ли, чистотой вокруг — скрыть свой возраст; он тяжело подрагивал, жиденько завивал струйку охлаждающей жидкости, и деталь под острием резца будто бы нехотя обнажала в мутном свете забрызганной маслом лампочки мышино-серый срез стали. Пожилой токарь — толстый, с отвислым подбородком, с лоснящимся от пота лицом — остановил деталь, развел над ней рожки штангенциркуля и так застыл, глядя почему-то не на незнакомца, а на Оптухина, все еще державшего Травникова за локоть.

— Ну так что, Евгений Алексеевич?

Горка готовых деталей высилась рядом с токарем, и Травников шагнул к ней, недовольным движением сбросив руку Оптухина, и, повертев внушительную, тяжелую втулку, поставил обратно в пирамиду.

— Ясно что: обдирка, первая операция.

— А! Точно! — Оптухин встрепенулся в странном, неясном каком-то восторге. — Теперь вот сюда, Евгений Алексеевич. — Он трусцой обогнул старый «ДИП» и остановился неподалеку у станка поновее. — Сюда!

Девушка в кокетливо-чистой косынке — красное пятнышко в серой мути заполненного гулом пространства — сосредоточенно работала, даже не подняла головы, когда подошел Травников, и он сразу заметил, что деталь у нее под резцом — та же втулка; в общем, вроде той, что он держал в руках, только стружка теперь вилась потоньше, посветлее.

— Ну, — все еще восторженно кричал Оптухин, — так что мы тут делаем, у двери?

Травников снова взял деталь, покатал ее в пальцах, ощущая приятную гладкость поверхности, поставил на место и вдруг встретился с насмешливым взглядом девушки. Она смотрела на него, а сама быстро отводила суппорт и что-то крикнула технологу, что-то, видно, привычное, понятное только ей и ему.

— Там обдирка, первоначальная обработка, — сказал Травников. — Тут — окончательная обработка. Подумаешь, тайны!