Пейзаж с парусом

— Вот, вот! — подхватил Оптухин. — Я вижу, вы и вправду заводской, Евгений Алексеевич, ваша девушка не соврала! А теперь скажите, зачем мы так — в две операции? Подумав, вы, конечно, сами определите, но для скорости понимания я скажу. — Технолог шагнул к Травникову и, приподнявшись на цыпочках, задышал в ухо. — Чтобы станок, вон тот, старый, не простаивал! Чтобы дать заработать толстяку! И с расценками химичим, она вон, — он показал на девушку, — с какими допусками точит, ого, а он, как пэтэушник, как начинающий, только стружку снимает, а заработок им поровну!..

Оптухин наконец отстранился, смотрел на Травникова, чуть приоткрыв рот, и белесые брови его изгибались крутыми дугами под ранними, такими не подходящими для его возраста морщинами на лбу. Он явно ждал, что собеседник разделит его возмущение или там озабоченность, что-нибудь спросит, даст возможность развить мысль, но Травников молчал.

— Это, конечно, частность, — снова начал Оптухин. — Возможно, вашу газету интересуют проблемы в масштабе пятилетки, целых отраслей… Но индуктивный метод мышления позволяет выйти на серьезные обобщения и на примере таких вот производств, как наше…

Мимо прокатили тележку с заготовками, пришлось посторониться. Травников смотрел в глубь цеха, на выкрашенные в скучный темно-зеленый цвет станки; тут и там были видны люди — кепки, береты, платочки, склоненные головы, плечи — люди словно бы срослись с металлом, трудно было вообразить, что ночью тут тихо и все эти гудящие, жужжащие, поющие станки стоят в одиночестве; солнце стояло против мутных, запыленных окон, каким-то чудом пробивалось сквозь них плотными золотистыми столбами, и Травников с внезапной решимостью подумал, что стоило бы изловчиться, написать доброе об этом заурядном механическом цехе — просто так, не для того только, чтобы вставить туда строчку, примиряющую газету с директором, как он намечал давеча на заводском дворе.

— Но есть и более вопиющие примеры, — снова всплыл голос Оптухина. — «Внешнее благополучие» — так я бы на вашем месте назвал статью…

— Какую статью? — не понял Травников.

— Критическую. Принципиальную. У нас ведь с вами дело уже на мази, точно по моему плану: сначала сигнал, вы печатаете, потом опровержение директора, он вынужден в какой-то мере вникнуть в поставленную мной проблему, начать действовать, и тут вступаете в дело вы; как крупный публицист возбуждаете в обществе интерес к проблемам специализации и кооперирования малых производств… Геннадий Сергеевич нажимает с одной стороны, по лестнице своего начальства, а вы в рамках общественного мнения. И в целом мы решаем крупную проблему пятилетки…

— Но я не собирался писать… статью по крайней мере.

— Как не собирались? Люсьена Борисовна, ваша девушка, мне прямо сказала, что вы взяли решение моего вопроса на себя, поскольку с инженерным образованием… Нет уж, Евгений Алексеевич! Ваш долг!

Травников вдруг ощутил, что растерян: в самом деле, взял на себя и надо что-то написать. Взгляд его опять зацепил столбы света, все так же немо падавшие в гудящую даль цеха, скользнул по стене, почти сплошь закрытой лозунгами и плакатами, и неожиданно встретился со взглядом девушки-токаря, которая находилась рядом, совсем рядом, пока технолог развивал свои далеко идущие устремления. Станок, оказывается, стоял. Девушка ловко зажала в патроне новую деталь и заявила громко, будто тоже участвовала в разговоре:

— Давай, давай, Оптухин, намыливай! Может, проймешь! — и нахально показала Травникову — солидному, как он полагал, и, конечно же, незнакомому — розовый кончик языка.

Он обиженно махнул рукой, пошел к выходу, чувствуя, что та, в красной косынке, смеется ему вслед. Легко ей! И что она знает! Он приехал по пустяковому делу, для него, профессионала, пустяковому, как для нее пустить станок, раскрутить стружку, и вот уже битый час толчется у дверей цеха — вроде того как перечитывал в редакции оптухинские письма-предупреждения. Да, он уходит, от всего этого уходит в тихую нуду издательства, к толстым папкам рукописей, к тишине и размеренности; к тому, наконец, чтобы, как она, языкастая, иметь положенные дни отдыха и знать конец рабочего дня! Ему бы только навести в отделе порядок, сдать Люсьене дела — и адью, адью!

Возле стены, рядом с растворенными дверьми цеха, стояла скамейка, истертая, замасленная робами; неподходяще большой бак заменял урну для окурков, но за скамейкой, за выгнутой ее спинкой густо торчали стебли начинавших расцветать золотых шаров, а над ними свешивались листья хмеля, немного даже затеняя курилку, и Травников с удовольствием плюхнулся на теплое дерево, хоть и понимал, что измажет светлые свои брюки. Пусть! Надо было все-таки принять решение: приехать еще раз, когда будет на месте секретарь партбюро, или все-таки завершить дело сегодня, завершить быстро и окончательно, чтобы и Люсе не морочил голову технолог-прогрессист со своими подругами в красных косынках.