Пейзаж с парусом

Через минуту и Оптухин опустился рядом — тихо, бесплотно, как опускается на землю туман, но Травников даже не взглянул на него. Раскинув руки по спинке скамьи («Вот, и рубашку замараю»), он рассеянно следил за тем, как вахтерша, переваливаясь уткой, распахивала ворота, как во двор въехал голубой фургон с надписью «Продукты» и быстро исчез за углом здания, в первом этаже которого темно зиял уже исследованный вход.

— В столовую, — тихо прокомментировал Оптухин появление фургона. Он словно бы подстраивался к мыслям Травникова. — О столовой, конечно, тоже можно выступить в критическом смысле, но я бы не советовал… А вот станки, что я вам показал, Евгений Алексеевич, — прекрасный запев. Я вам разъяснил намедни у вас в редакции, что на заводе все в порядке — план мы выполняем. И кустарным производством нас не назовешь: пристегнуты в соответствии со всем новым в мощное производственное объединение. А что изменилось? Кооперация разве получилась, настоящая кооперация? Мы вот редукторы в основном сейчас гоним, и на головном заводе, в Перовске, зуборезка хорошая, тут я ничего не скажу, а литейка у них ни к черту, а они все равно нам свое литье дают… Понимаете? Кооперация же, производственное объединение!.. Вот пойдемте, я вам покажу это литье, сколько с ним мучений! А между прочим, по литью можно было замечательную кооперацию установить, только не с Перовском, а с Черниговом. Видели когда-нибудь их литье? Блеск! И бакинское… Но кто позволит? Вот я и говорю Геннадию Сергеевичу, ну, директору: ставьте вопрос, пора нашему головному литейный цех модернизировать. Публично говорю, на производственном собрании. А он: «Вы меня не учите! Мало своего завода, на другой полез!» Но все-таки после моей заметки, я думаю, понял, что дисциплиной от прогресса не отгородишься. Нам эффективность не в виде лозунга нужна, правда?

Технолог говорил не как в цехе — медленно, вкрадчиво; возможно, потому, что здесь, на скамейке, не надо было повышать голос, хотя и тут слышался гул станков и где-то вверху, за листьями хмеля, однообразно, на двух потах, подвывал вентилятор. Травников не выдержал:

— Ну ладно, Оптухин! Эффективность, кооперация — это все громкие слова. Вы мне лучше скажите… вы что, правда, в спортлото выиграли? Четыре тысячи или сколько там?

Остренькое личико технолога дернулось, белесые брови поплыли вверх: он сдернул с головы кепку, расправил ее на колене, и только тут Травников заметил, что на безымянном пальце у него надето тяжелое, каких уж теперь не делают, обручальное кольцо. Стало отчего-то смешно, представилась даже оптухинская супруга, женщина, несомненно, мощного сложения и ходит, наверное, переваливаясь уткой, как вахтерша в проходной.

— Ну зачем вам это все, — наседал Травников, — газета, статьи, критика, раз вы такой богач? Купили бы «Жигули» или там дачку на садовом участке… Я, по правде сказать, начинаю понимать вашего директора, его раздражение, когда он нам написал в редакцию. Вы, Оптухин, довести можете до белого, знаете, каления…

Некоторое время они молчали. Оптухин снова надел кепчонку и странно, совсем не обиженно возразил:

— При чем тут спортлото, Евгений Алексеевич? Вот и вы, как ваша девушка, Люсьена Борисовна. Разве дело в том, выиграл — не выиграл? Я ведь почему сказал про деньги: я исследовал разные случаи подходя к проблеме. Ну, скажем, хорошо бы в Перовск поездить, покрутиться… Они ведь там, на головном, сразу скажут: а фонды на новую литейку? Где фонды взять? Так ведь это вообще — фонды. Можно на ерунду миллион попросить, и не дадут, правильно. А если все высчитать, исходя из точных наших потребностей? Мы-то ведь лучше знаем. И вдруг и не такие уж великие фонды окажутся, вдруг и без звука дадут? А я могу куда-нибудь поехать, когда тут каждый день… — Оптухин взмахнул рукой, видимо, показывая на цех, который держит его в Москве. — И должность! Кто ж меня отпустит, Евгений Алексеевич, с какими полномочиями? Директор? И меня не пустит, и сам не поедет — вот вам и вся НТР!

— Ну а деньги, деньги? Выиграли?

— Ох, какой же вы непонятливый! Я исследовал вопрос: если бы я выиграл. Взял газету, там написано, что самый большой выигрыш — четыре тысячи. Вот я и пытался озадачить Люсьену Борисовну, а если бы эти деньги мне или там другому кому… вот для того, чтобы сломать эту стену видимого благополучия. Понимаете? Я вызывал ее, работника печати, на творческую мысль: будущее — это, что, менее важно, чем игра? Или общество, ну, не все, конечно, а кто причастен, не должно с таким же азартом, как эти, на желтых карточках, относиться? Ведь там объявили четыре тысячи — и все, пропали денежки, а я говорил Люсьене Борисовне: вложи их в нашу с вами проблему, мы бы их потом в миллионы превратили!..

Травников провел ладонью по щеке, нервно задрыгал коленом.