Пейзаж с парусом

Травников никого к себе на Староконюшенный не приглашал, и только Ася туда приходила. Прибиралась, стирала, даже крупу стала приносить, готовила на плитке, напевала тоненьким голосочком, а однажды, хоть и была еще в десятом классе, заявила, что останется ночевать. Маминой кровати уже в комнате не было, только тахта осталась, и Травников не понял, как это — ночевать, где он ее положит, но она твердо показала на тахту: «Здесь, с тобой». Он все еще не принимал ее слова всерьез, усмехнулся: «А разрешения у Софьи Петровны ты спросила?» И она все так же твердо ответила: «Я не спросила, я сказала, что не приду сегодня домой, останусь у тебя».

Надо было ждать еще два месяца, чтобы им расписаться, до восемнадцати Асиных лет, а тут конструктор возьми и погибни. И тогда все стали бояться, что в четвертую комнату опять кого-нибудь подселят, даже, может, не тихого холостяка, а целую семью. Не боялась только Юлия, хоть эта комната ей лично давала жизненный простор, она ведь еще не знала, что выйдет замуж за солидного человека, крупного строителя, с собственной квартирой и взрослым сыном от первой жены. Травников приносил Софье Петровне справки из домоуправления, писал под ее диктовку заявления, и вот тогда-то Юлия и сказала однажды: «Что, охмуряют, парень?»

Он не нашелся тогда — ответить, промолчал. Мог бы вообще-то, мог даже прикрикнуть — в казарме научился на горло брать, но тотчас, как Юлия свое сказала, ему вспомнились другие ее слова, еще в сорок первом году, летом, когда они сошли с мамой с эшелона и появились здесь, в квартире на Смоленской. «Ты, Жека, как золотая рыбка» — вот что тогда сказала Юлия, и те слова злым эхом отдались теперь. Получалось, что вот он и наслесарился в Городке, и налетался стрелком в Дальней авиации, и за десятилетку экстерном сдал, и в институт поступил, а все — Жека. Больно она стеганула тогда, Юлия, а главное, раз он промолчал, получалось, что согласился, и теперь не он, получалось, обижался на нее, а она его презирала. За ней осталось право нападать, а у него — лишь обороняться. Правда, комнату все же заполучили, и, кстати, Юлия два года, до замужества, в ней как раз и обитала, но все-таки он вот теперь здесь сидит и вспоминает… Да, вспоминает… и что?

— Давай, родственник, еще по одной, на посошок!

Неуемный старик снова тянулся к Травникову с рюмкой, и кто-то рядом дергал за рукав, обдавая сигаретным дымом:

— Так я что вам говорю? Дмитрий Игнатьевич чем брал? Он говорил: «Плохо работают только дураки. Вы, говорил, только в двух случаях имеете право не сделать — если вам не сказали или если вы не поняли, как надо». Я, знаете, это на вооружение взял! Не из-под палки у меня люди действуют, сознательно!..

Рюмка Травникова так и стояла чуть пригубленная, а тарелка была пуста, и он удивился — не помнил, чтобы ел, вернее, что ел, и, кажется, с этим вот министерским вел беседу насчет современных принципов управления. Поднял для порядка рюмку и снова поставил, кивнул старику с седыми бровями — мол, поговорим еще.

Половина мест за столом уже пустовала. Через открытую дверь в коридор Травников видел Асю, она с кем-то разговаривала, а потом показался генерал — уже в фуражке, уезжал, значит. Оля выглянула из-за белого косяка, поискала глазами, поманила:

— Тебя к телефону просят.

— Кто? Зачем?

Травникову не хотелось сейчас ни с кем разговаривать, но дочь обидчиво пожала плечами:

— Женский голос!

В прихожей было тесно. Он подумал, что надо было бы подойти к параллельному аппарату в спальне, но лишь чуть-чуть растянул провод, прижимаясь к стене, в угол.

— Кто? A-а, это ты, — сказал недовольным голосом и, помолчав немного, добавил: — Подожди, я перезвоню сам.

Шел, пожимая уходившим руки, как бы прощаясь, и на площадке оказался, вроде бы провожая до лифта, а потом быстро скользнул по стене на марш ниже, побежал, быстро перебирая ступени, нашаривая на ходу монетку в кармане.

На втором этаже был автомат. Он вертел диск, усмехаясь: у всех в квартирах телефоны, а этот, наверное, для тайных переговоров. Много ли тайных переговоров у здешних жильцов? Телефонная сеть определенно в убытке.

— Ну, что ты хотела? — накинулся сразу на быстро отозвавшийся голос. — Конечно, горе. Поминки. Только начали расходиться. Соболезнования твои принимаю. Ты за этим звонила? Можно было и завтра.

— Завтра воскресенье. Вы будете косить траву.

— Откуда ты знаешь?

— Я же вам говорила: сейчас вся интеллигенция косит траву.

— А ты что будешь делать?

— Готовить Илье обед. Мы живем с ним крепкой и счастливой семьей. Даже вот ждем ребенка…

— Ну и ждите. Я тут при чем!

— Вы мой начальник.

— Еще неделю. Ты бы лучше подумала, как станешь управляться с этой двойней — с ребенком и отделом… раз такая храбрая.