Пейзаж с парусом

«Унизительно» — не то слово, думал он, подсекая косой кустистую, вольготно разросшуюся сныть возле рабатки пионов. «Необязательно, зыбко» — вот как точнее. Геологи ищут нефть, а буровики ее выгоняют на поверхность, и это разные профессии. А ты и найди, и не прохлопай событие, и обнародуй — вроде и геолог, и буровик, и даже специалист по нефтеперегонке… Вот отчего ты осознаешь свою профессию, только когда ты среди своих, в редакции или в Домжуре, а в «миру» ты человек «из редакции», кто-то неясный, вроде не смог найти другого занятия в жизни и вот ходишь, толчешься среди солидных, занятых людей, выведывая, как было то или это, выпрашивая статейку или разрешения позвонить, узнать, когда подойдет событие и, если можно, — чтобы домой позвонить, чтобы не беседовать бесплодно с секретаршей, а ей, секретарше, отдельно коробку конфет к Восьмому марта, и ровней, обязательно ровней казаться — с улыбочкой, с анекдотцем, и лучше, чтобы она тебя по имени звала — так и надо представляться: «Женя говорит», или Коля, Митя, Олег, хотя у тебя за плечами МГУ или МВТУ, а у нее восемь кое-как пройденных классов, и ты еще можешь тот же текст повторить ей по-английски…

Клумба с пионами оголилась, и кусты с темными тяжелыми листьями, казалось, стали выше, вольготнее подставляли себя жаркому солнцу. Травников поправил обвисшие до земли ветви и перешел дальше — к рабатке флоксов, уже рослых, но еще не расцветших, с еле проклюнувшимися пунцовыми и фиолетовыми цветками. Сныти тут не было, только высокие стебли мятлика, они покорно падали под косой, и Травников, размахавшись, незаметно продвинулся к забору, к кустам шиповника и ругозы, оставляя за собой ровную полосу, вроде как бы газон с пухлым валом сразу густо запахшей скошенной травы. Спину то и дело жалили слепни, но он не останавливался, только передергивал плечами, и мысли — те, начатые разговором с тестем, — еще плыли, сменяя друг друга, облегчая душу, будто он пожаловался кому-то и его утешили, пообещали, что теперь будет иначе. Да и не потому ли он согласился на перевод в издательство, что шкурой ощутил суть газетной маеты — все время, хоть разбейся, выходило что-нибудь не так, давило, терзая душу, словно ты на время отдан газетной работе, а потом срок выйдет, и дадут другую. И куда легче, когда основываешься на собственном разумении; одно дело, сам думаешь о себе плохо, другое — тесть, скажем, или начальник, товарищ, тут уж характеристика получается, сплошная объективность, и какие там у тебя

личные отношения с работой — в счет не идет, вроде тебя сравнивают с роботом, с неким среднесоциальным индивидом… Ну ничего, в издательстве будет легче. Там небось книг не заказывают и сами их не пишут, из готовенького выбирают, и на год, на два вперед все известно, и не ты автору, а он тебе поклонится, домой позвонит. Пожалуй, прав полковник Лодыженский — солидно!

Он не заметил, как обмахал косой все пространство с левой стороны дома, если смотреть по склону, добрался до сада, до старых кустов смородины, густо разросшихся и уже не плодоносящих — в сущности, потому, что за ними смотрела Софья Петровна, а потом никто ими не интересовался. Слепни жалили тут совсем свирепо, и он остановился, поднял пучок травы и обтер косу, решая, не пойти ли в дом — надеть рубашку.

За прудом, за березами, стеной стоявшими на том берегу, прогрохотал поезд — долгий, видно, товарный, несколько раз тявкнул Алкей, лениво, голосом, разморенным жарой, а еще через минуту позвала Ася — громко и немного тревожно, и Травников положил косу на землю, пошел на голос к калитке, устало вытирая пот тыльной стороной ладони.

На Асе был фартук, синий с каемкой по краям, старенький, и это сразу напомнило об обеде, и Травников с наслаждением подумал, как проголодался и как хорошо будет сейчас поесть. Ася приблизилась, держа на весу листок бумаги, и он донял, что это телеграмма. Ася, конечно, еще там, у калитки, расклеила сложенную вчетверо бумагу, конечно, прочла текст, но особой тревоги на лице у нее не было, и это успокоило Травникова — телеграмма на дачу была редкостью, он, пожалуй, не вспомнил бы, когда получали прежде, вроде бы только с поздравлением на день рождения тестя.

— Тебе, — сказала Ася, отдавая листок. — Абракадабра какая-то. Из редакции, что ли?

Травников прочел: «Позвоните по телефону…» — дальше указывался номер. Подписи не было.

— Срочная, — сказала Ася. — Брут, наверное? Не успел приехать и уже дня прожить без тебя не может.

Травников усмехнулся молча: Семен написал бы «позвони», и Ася этого не учла.

— От Брута, — сказал. — От кого же еще? — И подумал с нарастающей озабоченностью, что могла означать эта телеграмма — беду или обычную редакционную спешку, срочность, когда и выходной не выходной, просто ожидание новой работы.

Телефон — уж он-то знал его — был Люси Бобрик. Домашний.