Перед бурей

Беспокойство в ней росло. В голосе мужа она почувствовала весть приближавшегося несчастья. Но что это могло бы быть? Он говорит – значит, здоров. Все дома. И всё же она стояла, схватившись за сердце, всё больше и больше бледнея. Анна же Валериановна уже знала, что случилось большое несчастье. Обняв её, она быстро отвела её от телефона, усадила в кресло и, стоя около, наклонившись над нею, старалась успокоить.

Генерал кратко сказал Борису о случившемся, просил приготовить женщин, главное, не допустить, чтобы Мила услыхала о несчастье вдруг, случайно – от прислуги или посторонних; сам же он обещает через полчаса быть дома.

Когда Борис отошёл от телефона, лицо его подтвердило все опасения генеральши.

– Что случилось? – вскрикнула она. – Говори мне! Скажи! Я не могу ждать…

Но ждать и не было смысла. Медлить было не к чему: такую весть невозможно было бы и скрывать долго. Борис вполголоса рассказал об убийстве полковника Линдера поручиком Мальцевым.

На минуту все они потерялись: это было ни с чем не сообразно. Трудно было понять, усвоить и представить, что это могло действительно случиться.

Но пришёл генерал и подтвердил: да, поручик Мальцев застрелил полковника Линдера, при свидетелях, и тому уже не могло быть сомнений. Убийца уже арестован. Да, он сам видел его: поручик Мальцев очень бледен, но совершенно спокоен. Он сказал генералу всего несколько слов: сознавая свою вину, он просил прощения у всех Головиных, и особенно у Милы. Сам же он встретит спокойно всё, что ему теперь предстоит, сожалея единственно и исключительно о том, что причинил несчастье Миле и её семье. Всё, что теперь остаётся, – это немедленно и навсегда порвать связь с ним.

Всё это было невероятно, невозможно, неслыханно.

Но и размышлять было некогда. Как сказать Миле? Как подготовить её? Это – конец её счастью.

А она с песней уже спускалась в столовую:

С песней звонкой Иду сторонкой…

И услышав этот молодой, радостный голос, все они содрогнулись от видения того, что им и ей предстояло.

– Все здесь! – воскликнула Мила, входя. – Все в сборе! Доброе утро! Слушайте: какой чудесный сон мне приснился! Он так был хорош – не хотелось мне и просыпаться!

В первый момент, полная счастья, она не заметила ничего, не почувствовала атмосферы столовой. На ходу она начала рассказывать:

– Я видела во сне день моей свадьбы. На мне было какое-то неземное белое платье… вуаль покрывала всё, и не было видно ничего больше, ни земли…

Генерал издал какой-то звук; он всхлипнул, но и этого не поняла Мила.

– Папа! Я первого тебя поцелую…

Наклонившись с поцелуем к нему, она вдруг вскрикнула:

– Папа! Ты весь холодный! Папа, папа! Ты дрожишь! Ты слышишь меня? Мама, сюда скорей! Смотрите, что с папой! Он плачет!

Но мать не шевельнулась на её крики, и, обернувшись, Мила увидела её искажённое от боли лицо.

– Мама! Что с тобой? Кто болен?

И уже видя, уже замечая необычайное: никто не отвечал, никто не двигался, все молчали, – она закричала:

– Вы все молчите! Почему вы все молчите?!

Они продолжали молчать. Она чувствовала ужас в этой тишине и, подчиняясь ей, тоже уже не крича, зашептала:

– Что это значит?.. С кем что случилось?..

Став посреди комнаты, она переводила взгляд от одного к другому, шепча:

– Но мы все здесь… Мы все здесь и все вместе… Что же? – И вдруг, поняв, страшно крикнула: – Жорж! Это Жорж! О, я всегда это знала! Он погиб? Умер?

Отец и мать кинулись к ней, обнимая её, поддерживая. Она билась в их руках, крича бессвязно. Было страшно видеть такое страдание в таком молодом существе. Они старались подвести её к дивану и уложить, но она сопротивлялась, стремясь бежать куда-то, спасаясь от своего несчастья.

– Не держите меня!.. Не держите! Пустите!..

В дверях стояли ещё не знающие о беде,' испуганные слуги, не решаясь войти. Глаша с воплем метнулась в комнату.

– Говорите мне!.. Говорите мне, что случилось. – кричала Мила. – Я сейчас умру – говорите! Где он погиб? Как он умер?

Она кричала всё это чужим, незнакомым голосом. Не она сама, в ней кричала боль, захлебываясь своим криком. От её крика зазвенел хрусталь на полках.

– Папа, – сказала она вдруг упавшим голосом, как будто придя в себя. – Папа, – повторила она умоляюще, нежно, – ты любишь меня, пожалей: умер?

Отец молчал.

– Посмотри на меня, – прошептала она ещё тише, – видишь, как мне больно? Видишь: я умираю. Скажи: он мёртв?

– Хуже, чем мёртв, – сказал наконец генерал, видя, что невозможно дольше молчать и надо положить конец этому.

– Хуже, чем мёртв?.. – повторила она, ужасаясь.

Она вдруг выпрямилась. Напряжение было во всём её теле, и она казалась высокой-высокой.

Заговорила тётя Анна Валериановна. Её голос был твёрд, внешне спокоен.

– Мила, крепись. Это не только несчастье, что сегодня случилось, это и позор также. Помни, ты – Головина, откажись от прошлого и постарайся забыть. Ты с нами теперь, не с ним. Мы все вместе должны встретить это несчастье и перенести его с достоинством.