Перед бурей

– Если я упаду на колени – вы скажете мне тогда? Вы скажете – зачем вы сделали это? Доверьтесь мне: я вас не выдам. Что бы вы ни сделали – вы правы. Скажите мне! Мне бы только узнать, успокоиться – и умереть.

Утром, сидя в постели, она шептала:

– Я плакала всю ночь… Боже, какие тяжкие эти слёзы… Во имя этих слёз, ради них, скажите мне, почему вы не хотите меня видеть?..

Вечером в гостиной, у окна она вдруг вскрикивала:

– Но как это вам н е ж а л ь меня? Как можете вы не жалеть? Ч т о я должна сказать, что я должна сделать, чтобы вы пожалели меня?

И с криком падая в объятия матери, она шептала:

– Боже, в каком я отчаянии! Боже мой, в каком я отчаянии!

Затем она впадала в безмолвие и неподвижность. Её безжизненный взгляд становился рассеянным, мутным. Не вставая, не двигаясь, она часы проводила в постели. Так, словно мёртвая, она провела тот день, что был назначен для венчания с Жоржем. Во весь этот день она не сказала ни слова.

К молитве она не обратилась. О недавнем своём религиозном порыве она как-то совершенно забыла, словно его никогда и не было. Даже свои обычные молитвы утром и перед сном она совсем оставила, возможно, потому, что для неё теперь не было ни дня, ни ночи – они не были ничем отделены, ограничены, не было для неё времени, было одно только горе.

А жизнь между тем шла своим чередом, и «Услада» вынуждена была принимать в ней участие. Молодые Головины, братья Милы, уехали. Её мать и тётя были очень заняты: отменялись приглашения, обратно отсылались часто ещё и не распечатанные подарки, возвращались билеты свадебного путешествия, отменялись по телефону заказы к свадебным пиршествам, за границу посылались телеграммы в отели, где Мила и Жорж предполагали остановиться, – и все эти хлопоты, вся эта суета, делались без участия и, пожалуй, без ведома Милы. Она не замечала, что делалось вокруг, и ни о чём не спрашивала. В доме металась Полина. Её хотели отпустить, но она тихо, но убедительно объявила, что лучше всего немедленно же привести в порядок весь свадебный гардероб Милы, «дабы», когда Мила опомнится, «ничто и ни о чём ей не напоминало».

Таким образом и могло случиться, что однажды утром, когда Мила безжизненно стояла у окна, Полина, неслышно подступив к ней, прошептала нежно:

– Не грустите так безнадёжно, дорогая Людмила Петровна! По дому пройдитесь, по садику… Там вот и почту утреннюю принесли… Видела, и для вас есть письмецо…

Сердце Милы остановилось на миг… Письмо? От Жоржа?

– Сбегать принести?

Она кивнула головой, не в силах сказать слова.

И вот она держала в руках большой и длинный светло-серый конверт. Это не был почерк Жоржа. Но, может быть, о нём… что-нибудь о нём…

Письмо, анонимное, без всякой подписи, гласило:

«Мы, граждане города, благодарим вас за доставленное нам развлечение. История вашей любви потешает нас. Скорбь брошенной, но пламенно любившей девицы особенно забавна, когда прекрасный любовник совсем не заинтересован в том, как она умирает от любви, отказываясь даже бросить последний взгляд на её предсмертные муки…»

Мила не читала дальше.

– Боже, как это жестоко! Неужели я только смешна? Неужели горе моё только забавно?.. «Умирать от любви» – разве я умираю? Что ж, пусть умираю… Пусть я умру! И пусть смеются надо мною…

Она ушла к себе и легла в постель, лицом к стене.

На цыпочках вкралась Полина и, склонившись над постелью, прошептала:

– Вы меня звали?

Мила молчала.

– Вы что-то сказали, уходя из гостиной… Простите, виновата: не расслышала.

– Я смешна и забавна! – воскликнула Мила. – Смейтесь все надо мной!

– Что вы, Людмила Петровна, бог с вами! Какой же тут смех… – шептала Полина. – Тут горе… И какое притом крушение любви… Но пройдёт, верьте, дорогая Людмила Петровна, и пройдёт, и забудется… Да и чем же вы были связаны с женихом? Словом! Одним только словом! Много ли это значит? Это почти всё равно что ничего… Видите, и он так на это теперь смотрит… Такие ли бывают с в я з и? А тут д р а м ы-то настоящей и не было… Пройдёт всё, и опять влюбитесь. И вторая любовь уже наверное будет удачнее первой!

И она откатилась от постели, чтобы позвать на помощь: Мила разразилась громкими рыданиями.

Доктор настаивал, чтобы Мила постепенно возвращалась к обычной рутине: выходила из дома, видела подруг…

Но как пригласить кого-либо из подруг, кому только что было послано извещение об отмене венчания: их любопытство, возможно, злорадство, вопросы, вид Милы… И тут вспомнили о Варваре, и Варвара была единственным посторонним человеком, кого Мила согласилась видеть.

Тётя Анна Валериановна сама поехала пригласить Варвару. Это был первый головинский визит к Варваре Бублик.