Передышка

прикрывая бедную свою старую физиономию. И нет ничего удивительного в том, что,

рассказывая Авельянеде, какой была Исабель, я узнавал постепенно, каким был я

сам.

Понедельник, 19 августа

Сегодня начался мой последний отпуск. Дождь шел весь день. Я провел этот

день в нашей квартире. Сменил два штепселя, покрасил шкапчик, выстирал себе две

нейлоновые рубашки. В половине восьмого пришла Авельянеда, а в восемь уже

ушла — к тетке на день рождения. Говорит, что Муньос, меня заменяющий,

невыносим — кричит, командует, придирается. Успел уже поругаться с Робледо.

Вторник, 20 августа

Исполнился месяц с тех пор, как Хаиме ушел из дому. Хочешь не хочешь, а я

не забываю о нем ни на минуту. Если бы удалось поговорить с ним хоть один-

единственный раз!

Среда, 21 августа

Сидел дома, читал несколько часов подряд, правда только журналы. Больше

не буду никогда. Ужасное ощущение даром потерянного времени, дурная голова.

Четверг, 22 августа

Без конторы чувствую себя как-то странно. Наверное, потому, что это еще не

настоящая свобода, она ограничена определенным сроком, а после — опять в

98

контору.

Пятница, 23 августа

Решил сделать ей сюрприз. Пошел встретить за квартал от конторы.

Появилась в пять минут восьмого, рядом с ней шел Робледо. Не знаю, что он там ей

рассказывал, только она смеялась так весело, от всей души. С каких это пор

Робледо сделался остроумцем? Я забежал в кафе, они прошли мимо, я отправился

следом на расстоянии тридцати шагов. На Андес они распрощались. Она свернула

на Сан-Хосе. Конечно, идет в нашу квартиру. Я зашел в другое кафе, довольно

засаленное, мне подали кофе в чашке, на краях которой виднелись пятна губной

помады. Пить я не стал, но и официанта тоже не подозвал. Я был взволнован,

расстроен, встревожен. А главное — недоволен собой. Авельянеда шла с Робледо и

смеялась. Что в этом дурного? У Авельянеды не официальные, простые

человеческие отношения с кем-то, не со мной. Авельянеда идет по улице рядом с

человеком молодым, ее поколения, не с такой старой развалиной, как я. Авельянеда

— отторгнутая от меня, живущая сама по себе. Разумеется, во всем этом нет ничего

плохого. И тем не менее я в ужасе, потому, видимо, что впервые понял: Авельянеда

может жить, двигаться, смеяться, не испытывая насущной потребности в моем

покровительстве (я уж не говорю — в моей любви). Я уверен: разговор ее с Робледо

совершенно невинен. А может, и нет. Откуда Робледо знать, что она не свободна? До

чего глупы, пошлы, условны эти слова: «она не свободна». Для чего не свободна?

Наверное, я оттого так встревожен, что убедился: она вполне хорошо себя чувствует

в обществе молодых, тем более — молодых мужчин. Только и всего. И еще: то, что я

вижу, не имеет никакого значения, но очень важно то, что я предвижу, а предвижу я

возможность потерять все. Робледо ее не интересует, он, в сущности, пустой малый,

понравиться ей не может. Но я ведь ее совершенно не знаю. Хорошо, пусть знаю, что

из этого? Робледо ее не интересует. А другие? Все остальные мужчины на земле?

Если один молодой мужчина может ее рассмешить, сколько других могут ей

понравиться? Когда я покину Авельянеду (единственная ее соперница — смерть,

коварная смерть, что держит всех нас на примете), перед ней расстелется целая

жизнь, много времени останется в ее распоряжении, и останется сердце, живое,

открытое, чистое ее сердце. Но если Авельянеда покинет меня (мой единственный

соперник — мужчина, молодой, сильный, полный надежд), я не смогу жить, ибо

99

лишусь последних минут отпущенного мне времени, и сердце мое, сейчас такое

цветущее, радостное, обновленное, без нее сразу заледенеет и увянет.

Я заплатил за кофе, которого не пил, и отправился в квартиру. Позорный страх

давил меня, страх перед ее молчанием, ведь я знал заранее, что, если она ничего не

скажет, я не стану выведывать, расспрашивать и ни в чем ее не упрекну. Я молча

снесу свою беду, и — тут уж нет никакого сомнения — начнется для меня долгая

пора бесчисленных унизительных мук. Я всегда был недоверчив, всегда ждал

несчастья. Кажется, рука моя дрожала, когда я поворачивал ключ в замке. «Ты что

так поздно? — крикнула она из кухни.— Я тебя жду, хочу рассказать, что натворил

Робледо. Ну и тип! Давно я так не смеялась». И она встала на пороге гостиной в

фартуке, зеленой юбке и черной водолазке. Я заглянул в ее блестящие, чистые, ее

правдивые глаза. Никогда она не узнает, от чего спасла меня этими словами. Я

привлек ее к себе, обнял, вдыхая нежный запах ее теплых плеч, смешанный с

запахом шерстяной водолазки, и ощутил, как земля вновь завертелась вокруг своей

оси, вновь отодвинулась в далекое, пока что безымянное будущее та страшная

опасность, что зовется «Авельянеда и Другой». «Авельянеда и я»,— проговорил я

тихонько. Она не поняла, какое значение имеют эти три слова, но чутьем угадала —