Перекличка мертвых

На пассажирском сиденье лежали фотографии: Эдинбургский замок, смокинги, галстуки-бабочки. Бен Уэбстер, которому оставалось жить около двух часов, ничем не отличался от тех, кто был рядом с ним. Но ведь самоубийцы не вешают себе на шею бирку, оповещающую об их намерениях. Так же как и серийные убийцы, бандиты, коррумпированные политики. Самым нижним был увеличенный Манго фотоснимок Сантал с камерой в руках. Ребус на мгновение задержал на нем взгляд, после чего переложил наверх. Потом завел мотор и поехал к крематорию.

Там было многолюдно. Родственники, друзья и представители от всех политических партий. Журналисты и репортеры держались на расстоянии, сбившись у ворот крематория. Вероятно, это были новички и неудачники, кислые от сознания того, что их более опытные и более успешные коллеги, занятые на саммите «Большой восьмерки», готовят сейчас убойные материалы для первых полос четверговых газет. Ребус отступил в сторону, поскольку скорбящих попросили пройти внутрь. Некоторые из них бросали на него подозрительные и осуждающие взгляды: мол, с подобными личностями член парламента вряд ли якшался, так и нечего тут глазеть на чужое горе.

Возможно, они были правы.

После церемонии ожидалось угощение в плавучем ресторанчике «Браути-Ферри».

– Семья покойного, – объявил собравшимся священник, – просила меня сказать, что приглашаются все присутствующие.

Но взгляд его, казалось, говорил совсем другое: там ждут только ближайших родственников и друзей покойного. Впрочем, дело ясное: какой плавучий ресторанчик в состоянии вместить такую уйму народищу?

Ребус сидел в заднем ряду. Священник попросил кого-нибудь из коллег Бена Уэбстера подняться на кафедру и сказать несколько слов. Слова почти полностью совпали с теми, что звучали на похоронах Микки: прекрасный человек… огромная потеря для всех, кто его знал, а таких людей немало… замечательный семьянин… пользовался заслуженным уважением в округе.

Стейси видно не было. После их встречи возле морга он почти не вспоминал о ней. Полагал, что она либо вернулась в Лондон, либо приводит в порядок дела брата.

Но не прийти на похороны…

Между смертью Микки и кремацией прошло чуть больше недели. А у Бена Уэбстера? Не прошло и полных пяти дней. Можно ли счесть неподобающей такую поспешность? Чье это решение – Стейси или еще чье-то?

Выйдя на парковочную площадку, Ребус закурил и простоял в задумчивости более пяти минут. Потом открыл водительскую дверцу и сел в машину.

Ты можешь увидеть меня без прикрас?…

– О да, – проговорил он себе под нос, поворачивая ключ зажигания.

Суматоха в Охтерардере.

Циркулировали упорные слухи, что вот-вот прибудет вертолет с Джорджем Бушем. Шивон посмотрела на часы. Она точно знала, что самолет Буша приземлится в Престуике только после полудня. Толпа встречала каждый приближающийся вертолет гиканьем и улюлюканьем. Демонстранты запрудили дороги, перли через поля, через сады, перелезали через заборы и изгороди. У всех была одна цель: добраться до ограждения. Пробраться за ограждение. Они сочли бы это настоящей победой, хотя оттуда до отеля оставалось еще добрых полмили. Однако на территорию поместья они все же ступили бы. Значит, полиция была бы посрамлена.

Кругом звучала испанская и немецкая речь, слышался американский акцент. Между тем Сантал как сквозь землю провалилась

Оказавшись снова на главной улице Охтерардера, Шивон узнала самую свежую новость: автобусам с протестующими запрещен выезд из Эдинбурга.

– Поэтому они устроили марш прямо там, – возбужденно тараторил кто-то. – Этим бандюгам придется несладко.

Шивон не поверила. И все-таки попыталась дозвониться родителям на мобильный. Ответил отец: он сказал, что они сидят в автобусе уже несколько часов и неизвестно, что будет дальше.

– Дайте мне слово, что вы не будете участвовать ни в каком марше, – стала молить Шивон.

– Даем, – буркнул отец.

И передал телефон жене, чтобы Шивон могла услышать и ее обещание. Поговорив с родителями, она вдруг поняла, что поступила донельзя глупо. Зачем же она приехала сюда, когда надо было остаться с родителями? Марш привлечет много полицейских. Возможно, мать узнает среди них того, кто ее ударил, а может, какие-нибудь детали вызовут в памяти столь необходимые Шивон подробности.

Тихо выругавшись, она обернулась и нос к носу столкнулась с той, кого искала.

– Сантал, – окликнула Шивон.

Сантал опустила камеру.

– Что ты здесь делаешь? – воскликнула она.

– Удивлена?

– Честно говоря, немного. А твои родители…

– Застряли в Эдинбурге. А ты уже, смотрю, больше не шепелявишь.

– Что?

– В понедельник на Принсез-стрит, – продолжала Шивон. – ты не расставалась с камерой. И что интересно, совершенно не снимала копов. В чем дело?

– Не пойму, к чему ты клонишь.

Сантал вертела головой, словно опасаясь, что их разговор услышат.

– Ты не захотела показать мне ни один из своих снимков потому, что они могут мне кое о чем рассказать.

– И о чем же? – В голосе не слышалось ни испуга, ни раздражения – одно любопытство.