Перекрестки

Этим эданна Франческа и занялась. Да так успешно, что статуэтку они все-таки разбили… ноги у нее длинные, а позу его высочество выбрал не самую удачную.

Впрочем, эданна не огорчилась.

* * *

Дана Карелла смотрела в окно.

За ним разгорался рассвет.

– Больно…

Разговора двух лекарей она не слышала.

– Больно… за что?!

Ответ она знала. Но разве был у нее выбор? Она просто делала то, что ей приказали. Она не задумывалась, она искренне старалась быть хорошей и послушной. За что ее наказали?

Она же не хотела… такого? Нет, не хотела…

Рассвет разгорался перьями громадной птицы. Огненными, яркими, чистыми…

Лекари отошли куда-то в сторону, и до Алессандры доносились их слова. Не все, обрывки…

– Слабеет… Спасти…

Наверное, говорили о ней. Ей было просто больно. Больно, темно, страшно…

Под пологом кровати сгущались тени. Почему так? Там светло, а здесь темнеет, темнеет…

Из полумрака выступило женское лицо. Четкое, чеканное, невероятно красивое, с громадными синими глазами.

– Глупышка…

И как-то так это прозвучало… и снисходительно, и успокаивающе, и Алессандра вдруг поверила, что все будет… если и не хорошо, то уж и не окончательно плохо, наверное?

Правда же?

Женщина клонилась к ней, провела рукой по волосам.

– Я не могу отменить свои слова, детка. Пролитое не поднимешь, мертвое не оживишь.

– Больно, – прохрипела Алессандра пересохшим ртом.

– Знаю. Я могу дать тебе и твоему ребенку другой шанс. Если ты согласишься…

– Больно…

– Знаю. Сейчас этого не избежать. Ты согласна?

– Да.

– Повтори за мной. Аэлене севра Моргана.

– Аэ… лене севра Мор… гана.

Глаза женщины вспыхнули яркими сапфировыми огнями. Она коснулась руки Алессандры – и девушка вдруг почувствовала себя как воздушный змей. Легкой, летучей… она и летела. Все выше, и выше…

Она не слышала, как над ее бездыханным телом засуетились в панике лекари.

Не видела, как самый смелый из них, схватив ножи, рассек ее вздувшийся живот – спасти хотя бы ребенка.

Не видела, как выворачивало их при виде того уродства, что покоилось в ее чреве – сиамских близнецов естественным путем родить было попросту невозможно.

Она летела наперегонки с ветром – и ветер пел в ее крыльях.

* * *

Моргана улыбнулась – и растворилась в полумраке.

Кто-то скажет, это плохо. Но… здесь и сейчас она не могла отменить свое проклятье. Слово было сказано, слово было исполнено. Признав этот плод своим, его высочество Филиппо фактически подписал ему приговор. Кричи не кричи, ругайся не ругайся…

Бесполезно.

Единственное, что она могла, – это помочь несчастной девочке. Отпустить ее душу на волю.

Аэлене севра Моргана.

Язык Высокого Рода. Моргана была властна там, где ей дали эту власть. И Алессандра вверила душу Моргане. И та ее просто отпустила.

Она точно знала, что сейчас Алессандре хорошо.

Она-то знала… она ведь тоже умерла. Просто не ушла еще… окончательно. Пока она здесь. И сегодня ей стало чуточку тяжелее.

Она не хотела такого для несчастной дурочки, но и сделать что-то другое…

Только отпустить ее.

И точно быть уверенной, что скоро, очень скоро этот огонек зажжется вновь. Моргана не знала, в какой семье, не знала точной даты… скоро.

Сорок дней душа Алессандры будет летать. А потом вернется на землю. И будет уже крылатой.

Может, она будет писать музыку, может, стихи…

Моргана не знала. Но тот, кто познал свободу полета, никогда не станет ползать, как случилось с бедолагой в этой жизни.

Ее величество улыбнулась – и растворилась в полумраке опочивальни.

Никто ее не заметил…

* * *

И снова королевский кабинет. И снова двое…

– Проблевался? Или еще тазик приказать?

Его величество смотрел на сына сочувственно. Но… а как тут еще скажешь? Даже ему стало плохо, когда он увидел, ЧТО пыталась родить несчастная. Чудовище, не иначе.

Хорошо, что оно погибло в утробе матери. Если бы оно выжило… да нет! Не могло это существо выжить, никак не могло. Но разве от этого легче?

– Не надо, – хмуро пробормотал принц.

– Ну как? Теперь поверил?

– Поверил…

Филиппо Третий хмыкнул, глядя на сына.

А то не знает он, о чем эта молодежь думает, как же! Они же самые умные и во всем разбираются, и с ними никогда ничего такого не случится. Это отцы-деды… старье! И пора им в лавку или на помойку…

А тут вдруг оказалось, что чудес не бывает. А если и бывают, это очень злые чудеса. Болезненные такие… страшноватые.

Филиппо попросту заблевал всю комнату с роженицей. Когда увидел, когда осознал… и сейчас сидел бледный, несчастный, весь словно выжатый лимон. И причиной этому была вовсе не страсть эданны Франчески.

– Отец… с Ческой такое тоже могло бы… да?

– Или такое, или выкидыш, или… думаешь, это самое страшное? – криво усмехнулся Филиппо. – Молод ты, вот и не понимаешь пока. Страшнее, чем своего мертвого ребенка на руках подержать, может, и нет ничего. Или думаешь, твоя мать от радости умерла так рано? Она ведь не знала, что я причиной… от горя умерла. Считай, я ее в могилу свел. Не любил, но уважал. А тут вот…

Сын понурился, глядя в пол.

– А сейчас – не то?

– Сейчас ты этого монстра видел. Ты его на руки не брал, колыбельные ему не пел, не любил, не надеялся… понимаешь?