Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

Милый, я взят Вашим милосердием, и — смятенность душевная во мне. Слава Господу, я и сыт, и не наг еще, и главное, что томит: — нет чувства, что «будут ясные дни»… Не будет их. Ах, как тоскую-скорблю без родины.

На днях Б<уни>н читал на «вечере»… — для многих удручительно было, — я не был, он мне не прислал приглашения... Упорно говорят, что продал свои книги для издания на востоке, и скоро собирается. Это его дело, но... читалась-то «голота», — молодежь определяет — «порногр<афия>» — какое-то «раздевание» и смакование, — оба рассказа: «вещи названы своими именами», как объявила газетка — «сов<етский> патриот». Человек оттуда сказал — «у нас это не прошло бы». Я никуда не выдвинусь из П<арижа>. Нет сил в такую пору путешествовать. От голл<андской> читательницы весточки — «не верится, что хватило сил пережить все!» А я думаю, что это «все» — далеко еще не все. И чего ждать после такого опыта?! такой школы?! А чего мы знаем?! Я-то знаю, что чудом спасены. Но — для чего спасены... — не ведаем. Я так распластан этими годами-веками, что... не могу

уйти в 3-ю книгу своих «Путей Небесных». Для кого, для чего они?! «Занавес давай!» — слышу я, как кричит мой обглоданный профессор «на пеньках». И в туманце вспоминаю слова рассказчика из «Чудесного билета»: «губить пойдут — а мы спасемся...» Мерить — какими сроками?!… Помните, детка спрашивает про оч<ень> тучного — Дягилева? [461] — «это человек или — нарочно?» Про жизнь что спросишь? Обнимаю Вас. Низко кланяюсь Нат<алии> Ник<олаевне>.

Ваш Ив. Шмелев.

<Приписка:> En russe.

<Приписка рукой И. А. Ильина:> 11 ч. утра

отпр<авлено> 4 июля 45

пол<учено> 14 июля 45.

370

И. С. Шмелев — И. А. Ильину <22.VII.1945>

22. VII. 1945

91, rue Boileau, Paris, 16-е

Дорогой друг Иван Александрович,

Получил Ваше п<ись>мо от 3. VII, [462] крепко благодарю: это всегда мне радость и духовная опора, а ныне — особливо. Глубина, четкость, полнота мыслей — и ясность! — насыщают и ум, и сердце. Не мог бы найти в себе даже беглого помысла — что-либо возразить. Да, Вы, редкий из современников, — так могли прозрить — и за-сколько вперед! — события-катастрофы и найти верную меру сложнейшим процессам в ходе мировой истории! — процессам, лишь намечавшимся, многих сбивавшим с толку, ныне предлагающим — в видимости внешней

— столько возможных путей, решений и обнаружений, что, — чувствую так ярко, — мыслители и историки, — уж не говорю о специалистах по перестройке и обновлению человеческих основ, во всевозможных масштабах, — могут или зайти в тупик, или дать совершенно неверную «философию-историю» свершившегося и свершающегося, танцуя от «печки», (хотя «танцы» эти еще далеко не устарели). Ведь «философия-то истории» совсем еще юница. Забывают: темпы Жизни безумно ускорились и, главное, тайна судьбы и хода человечества превышает безмерно всю силу «точнейших инструментов» всякой «философии»: План, извечно начертанный Рукою Ведущей, и не просвечивает даже для умов сугубо-реалистических. Вы его чувствуете, т<ак> к<ак> Ваши великие познания не только венчаются «философией Знания», но и стоят на неопределимых Знанием выводах Вашего проникновенного чувствования и предчувствования. Вы, ведь, — это я давно понял, — не только исключительный мыслитель, а мудрец-художник, и цветение и плодоношение Древа Познания Вашего как-то чутко-согласно с таинственной работой и жизнью самых глубоких корней Древа Жизни. А огромное большинство «мудрецов» черпают лишь от «доводов Рассудка», в нищете и голоде, совершенно забыв о чудесной и изумительной «Мисюсь», — помните самый тончайший и самый, по-моему, глубокий рассказ Чехова — «Дом с мезонином»? «Мисюсь» отнята у целой жизни, — у Жизни! — неведома ныне, разве только хранится в недрах великого народа, как единственная «правда Жизни», которая — придет время — воплотится. Изъято из жизни мира сердце — состав его таинственнейший и сложнейший! — и полноправно-диктаторски властвует ум-рассудок, «Лида»-бесплодница.

Простите эту «отсебятину» неумытую, — конечно, она лишь неумелое словесное выражение томящегося во мне, несказуемого.

Перехожу к прозе юдоли нашей. Вот — на Ваши запросы. А слов благодарности за попечение обо мне, грешном, не найду: не выскажешь всего.