Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

— Чур, не перебивать! сейчас ин-дукция. Был ты студентиком, зеленым. Помнишь, как перехватывало в горле, как на «Татьяну» заводили — «Выдь на Волгу...»! Старикан-лакей, при «Эрмитаже», говаривал: «как до градуса дойдут, выть на Волгу пойдут». Вот это так «Парадный... По... двох»! Сколько же любви... и ско-рби!… на холостом ходу, понятно. Гррудь теснило, пересыхало в глотке, требовало — пи-ва, больше пи-ва!!… — «пе-эй, тоска пройде-от... пе-эй... пе-э-эй...!» Ну, с чем сравню... сей «плач» — ?.. «Плач Ярославны»?! — меньше не уступлю. Что за картина... Айвазовского! И — «свесив русые головы к груди...» — это Микиты-то! — и — «крест на шее, и кровь на ногах, в самодельные лапти обутых», и... Ну, видал ты, хоть раз в жизни... кррровь на ногах у Микиты-онучника? А чтоб скорей «всходило», — дрожжей! дрожжей!!… Ты им от Пиронэ не выписал, плакучий? ну, и шлепают в самодельных, — привычно, да и гигиенично, нэ-с-па? Ты вон в Крыму в каких поплясывал, а все не разберешься, «почему» и проч. Ну-с, продолжая «Плач»… — «и пошли они, солнцем палимы...» па-ли-мы!! Хе-хе-хе-э-э... для рифмочки? раз уж «пилигримы», катай «палимы», все слопают. Подумать, что за муку терпят «пилигримы», от солнышка! Хоть бы какой зонтишко, что ли... ведь гибель грозит Миките, солнечный удар! «Пи-ва! больше пи-ва!» залить! залить!… И, сталоть, сенокосная пора, а то жарынь июля? Да в страдную-то пору будет тебе Микита по «подъездам» шляться, хоша бы и «парадным» — ?! А каков финальчик... «стонный»! И под телегой-то, и под овином, и под стогом... — ну, стон и стон. Нам, чертям, от сего «стона» тошно было, гофманские [497] принимали, мятные пряники жевали... даже и у нас есть мера. Ну, ты был глупее «воробья» и верил. Но ведь и седобрадые «стонали»! А не верил — сталоть, ты жульничал, только бы «стон всеобщий»! И допелись-таки до стона, таки-накликали. «И пойдут, побираясь дорогой, и... за-сто-о-о-ну-ут...»! Ммбэээ... — извини, тошнит. Пропили все, идут и... сто----о-о-нут...! Видал? слыхал?… А создатель-то сего «стона», праведник, заверяет «родную землю», что «такого угла не видал...» и тому подобное вранье. И сейчас же осведомили все «ивропы», где никаких «стонов» никто никогда не слышит, и все «ивропы» поверили и ужахнулись такому положению номадов [498] в дикой степи, в таком «историческо-географическом недоразумении», как утверждают все «ивропы». Сейчас же отпечатали ярлык и наклеили, куда нужно, из-за любви и благородства, и, содрогнувшись, стали помогать посильно — «сеять». И ты поверил, что так он именно и видал? «Такого угла не видал», а за дупельками-то к «стону» хаживал? А Пушкин вот не видал. И «сват-Ивана» видал, и старуху взбалмошную видал, и все видал, и

все знал, а вот не «стонал». Помаленьку и получилось, «почему так случилось», пардон за каламбурчик. А как «стоном-то все стояло», хлебушко копеечка фунт был, «стон»-то землицей обрастал, железом укрывался, пил чай с сахаром и человечины не лопал... и мог даже, черрт побери, и возноситься! Ну, в Менделеева, что ли, заглянул бы... кажется, не дурак же был... Да-а, как Фет-то «стоножалетеля» разделал! Я, я даже восхитился, сейчас же ему визит, да попал не совсем в приличную минутку... тот уже в дальнее плаванье пускался... и только поглядели друг на дружку. Он, вдруг, с чего-то исказился, захрипел, в ужасе, показывая на угол, где я присел с визитом — «он там... он!…» — и... неожиданно отплыл, — видала гувернантка. Но тут, уж извините-с... маленькое недоразумение и кви-про-кво. [499]

И... — «я тут ни при чем». Ну-с, к сальдо...

— В общем... ты все-таки терпим, но... поумней бы, что ли, а то совсем неэстэ-ти-чно вышло!: возносили дворец до неба, а вышло... мокренькое место. Хоть бы на грош «божественной гармонии», дерзаний перед Самим... — было бы, над чем стараться. А то — «на побегушках», платок сморкательный... Чур, одну минутку... ну, что мне с... «мокреньким»! фи, дон!…

Конец рассказа досылаю.

Ваш Ив. Шмелев.

<Приписка:> en russe.

30. 8. 1945.

91, rue Boileau, Paris, 16-e

Дорогой Иван Александрович,

Вот и окончание рассказа, — не написав его (не выплюнув!), я не мог продолжать «Пути Небесные». Очень я устал ото всего

. Спасение мне и отдых, если Бог даст вложиться в 3-ью кн<игу> «Путей». Попробую, помолясь.

Ваш Ив. Шмелев.

Досылаю окончание рассказа, — 5-ое письмо:

— Стой, подлец, вспомнил, кто ты!.. — в ярости вскричал профессор. — Сенька Хоботков, юрист!.. шапку украл со сбором, по партам мы пускали, для семьи жертвенного К-ва! [500] Я тебя в тот же вечер, циник-негодяй... в трактире Саврасенкова застал, в новой тужурке, с «Разлюли-Малиной»! на святые деньги, жрал отбивную котлетищу с горошком, запивал портером!..