Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

— Ффу-ты, что за гениальный блеск памяти... даже до зеленого горошка! А все забыл. Допустим, я в сей благородной шкуре... Ну, у кого острей?.. У Саврасенкова — допустим. С «Разлюли-Малиной» — точно... с коей ты, накануне, в Малоярославце, на святотатственное-краденое изволил кушать: осетринку-провансаль, сотэ [501] из рябчика, почки в мадере, клубничку со сливками, орошая сие сухоядение портвейнцем и коньячком с абрикотинчиком... даже «Разлюли-Малина» ужахалась, тянула за мундирчик и взывала: «и де ты, андел, накрал на столько? аль упреподобил старушонку, как Расколкин?» [502] Погодь, не все, ягодки еще к десерту. А заработал все сие в поте своей душонки... Сто-ой, мироточивый! У богатой тетеньки проживал, на маманьку выклянчивал, — «ах, больная, в глуши, нет и на лекарство...» — «Ах, на, пошли...» — две красных. «Пошли» — на «Разлюли-Малину», нэ-с-па? [503] Душеньку твою спасала, тянула на веревке в церковь — упирался. И заключили вы условьице, тетенькину душу успокоить: за всенощную — рублик, за обедню — вдвое, чтоб на ее глазах выстаивал. Сто-ой! И ты, овечка гибшая, выстаивал... для рябчиков и почек, абрикотинчиков, «Малин», «Фру-Фру», и проч., и проч... Нет, чур, не все... «Двунадесятые» — тариф двойной, а «Праздник-Праздников» — за разовой сеанс по красной? А как те, «окаянные» наступят... — твое «бомо»! [504] — ну, покаянные... — тут уж Клондайк, Голконда, радугою блещет! Что, мνроточивый, померк твой блеск? И у меня не притупилось, а?..

— Все извратил, подлец... преувеличил!.. — с болью, не закричал — завыл профессор. — Было... пустяки, как в шутку... Так все оплевать!.. Давал уроки, высылал матери... эти «службы»… успокоить тревогу тетушки... отнимали время... давал уроки... не все же на ее плечах... и она понимала... добавляла... Все, гад, извратил!.. Да, вынуждал себя, ради ее спокойствия... а не для... так извратить?!.. так... Разве было это?!.. У, поганый!..

— Хе-хе-хе-э... как мило — «разве»..? Игра ума... «разве... бы-ло?» Что? Глазки в передничек, как «папа-мама»?.. Постиг ин-дукцию? «Сверх-логику» признал, бесснастный?.. Эх, поучиться б у Микиты... — да вот, — эля! — нет под-рукой Микиты. Что ж остается..? Коробочка... «змея сердечных угрызений»? и — при свидетеле... «психологически как верно»! Хе-хе-хе-э!… Ну, до скорого?…

___________

Профессор пробудился от толчка, часы показывали — 2.

— Ф-ф... кошмар... — задыхался он, нашаривая папиросы, — ф-ф... грязь какая... Го-споди... — и стал креститься.

Весь содрогаясь, ловя пропавший воздух, всунул он ноги в туфли, нашаривал халат, нащупывая мысли... — что же надо..? По привычке, подошел к столу, «занести мысли». Узнал свою работу, стал листать, привычно-бегло... и вдруг, поймав, что надо

, схватил перо и, в дрожи, царапая бумагу, размашисто, во всю страницу, криво, — «к черту! ложь!…» Сгреб комом, ляпнул об пол и стал топтать, как исступленный, задыхаясь... —

— К черту!.. к черту!!… к черту!!!…

Март, 1944.

Париж.

Переписывая, кое-что исправил, особ<енно> в сам<ом> конце. Так что это — посл<едняя> редакция. Не хватило терпения оставить для себя копию. Да и к чему?.. Как бы «выплюнул» из себя — и animam levavi. [505]

Ив. Шмелев.

Прошу прощения, если отяготил В<аше> внимание и душу Н<аталии> Н<иколаев>ны. Сочтем за... — шарж!

И. Ш.

<Приписка:> En russe.

377

И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <9.IХ.1945>

9. IX. 1945 Воскр.

Дорогой друг, Иван Сергеевич!

Только что проглотили мы три первых части Вашего созерцания «Почему так случилось» и ждем четвертую ^{12}. Спасибо за память, за привет ко дню Ангела моего ангела-хранителя и за немалый труд переписания. Надо бы это все наружу, печатать да издавать. Это скорбное горение мысли не должно оставаться под спудом: оно русское и нужно русским. В переведенном виде ни одна европейская «мозга» ничего не поймет...