Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

Недоумеваете, почему «пропята» именно Россия? Да кого же и «пропять»-то было? Перевоспитывать мировую беспризорщину... — надо приготовить школу... Только Россия и может быть этой «школой»… Россия «в возможностях». Ее потенциал и страшно велик, и страшно многогранен, и страшно под-спуден, и посему... гниение лишь поверхностно, не как у прочих. — Для мира — без Р<оссии> — опыт наш 27-л<етний> — был бы соверш<енно> убийственным, ничего бы для «обновления» не получилось. И потому — «пропята» именно Россия, для закала, для апостольства, для Школы. Нет, наши гении не ошибались, вещая... Россия еще не цвела; и себя не изживала... И если после такого «закала» жива

... — а она жива! — я это вижу, я это щупаю... — и не по «советским патриотам» и прочим «полетам» и «перелетам» и разным универсальным «восторгам», кои, кажется, скоро от «за здравие» — «за упокой» запоют... и даже, м<ожет> б<ыть> и за кое-что другое возьмутся, не исключая и «анатомичности»… — если она все-таки и всему наперекор жива... — значит — ей суждено «сказать слово». Конечно, сие последнее может быть временно замедлено... и «нажитое» м<ожет> б<ыть> легко «прожито»… развеяно... — но тем хуже для мира... а все-таки... щенка за шиворот притащут туда, куда ему следует... «для воспитания». О сем еще мой герой в «Лике скрытом» говорил... в 1916 году! М<ожет> б<ыть> надо ждать... скорых перемен... — не от «событий» это, не от «случилось» это, а от... непреложности назначенного «свершения», которое не может не быть свершено.

Недавно получил освежение и заряд от нового чтения «Путь духовного обновления», много просветления получил, и нужно мне это. Я томлюсь, что так давно не насыщаюсь от хлеба Вашего! «Сухоядение» — свыше 5 лет! — и отрава всей этой смердяковщиной и «передоновщиной» — убивает душу. У меня нет ни времени, — сам за все! — ни сил ходить в публ<ичную> библ<иотеку>, а нашу, тург<еневскую>, разметали немцы. М<ожет> б<ыть> пошлете мне дар Ваш, пусть не по-русски, я как-ниб<удь> уразумею... хоть пососу медку. Теперь посылать можно. А скоро я пошлю Вам «Рождество в Москве». [518]

Вкладываюсь в «Пути Неб<есные>» часть 3-я — не последняя, видимо. Только разворачиваюсь... — самое главное — впереди...

О<льга> А<лександровна> [519] пережила, как и вся Голл<андия>, — предельные ужасы... что парижанам и не мнилось. Фр<анция> страшно испытана, но Голл<андия> — «сверх меры»! И О<льга> А<лександровна> — к<а>к и надо было ждать, — проявила себя вы-со-ко! Я заклинал ее — пишите... возьмите за центр обзора всего — «жизнь фермы» и вносите все, все, что в ней и кругом ее... К счастью, она вела дневник, от страшных месяцев, с сент<бря> 44-го по — конец. Мож<ет> его расшифровать, наполнить: есть — чем! Кошмар. Столько бесовщины... и при всем том — подвижничество иных! Знаете, мне видится, что кальвинисты или протестанты, оголившие себя духовно, сохранили некие устои... их «мораль», с добавой у иных «живой души», — дала много примерного. Пусть все это «малого калибра», но это уже много в той бесовской пляске, как творилась по всей стране... Много там было дьявольского, и не меньше гадо-бесовского... — Как

Субб<отины> выжили!? Чудо Божие. Подумать: в их доме отапливалась одна комната... фронт в 20 верст<ах>, осень и зиму и полвесны, и к ним вселили 4 солдат... все в одной комнате... и солдатня приводила спать — — — девок! Сергей чуть не погиб... В целом Арнхем [520] не осталось ни одних часов... что не могли ухватить — ломали! Все банки ограбили, взорвали... ценные бумаги разорвали... в постели вываливали консервы! Жгли деревни, ляпали яйцами в картины... рвали, протыкали, поганили, — убивали и так, и «уколами». Врачи!.. Принуждали г<о>лл<андски>х... те были стойки, мужеств<енны>… У меня в душу не вмещается... и я дурею... оглушен, несм<отря> на все ужасы, когда читаю письма... Если бы не уверенность, что «все это не впустую...» — кажется, потерял бы волю продолжать созерцание сего...

Спасает работа. Уповаю, что будут перемены... — жду каких-то непредвиденных «вмешательств судьбы»… Так-вот, вдруг... В «войну» не верю: она же все время...! Натасканный Иваном Федоровичем Кар<амазовы>м Смердяков, оказалось, вылез из своей петли и разошелся. Сплошная смерд<яков>щина. О, гениальный Д<остоевский>! Что может быть мерзей пошлого ума

! из назначенного ему кабинета вышел на улицу... — ка-ак его загнать, заклясть?! Поло-у-мный ум! Передонов и Смерд<яков> — трогат<ельный> дуумвират. «Гитлер» — это же си-мвол, воплощение... Вы это когда еще предвидели, помню! И гибель его не случайна: напоролся на Россию! Это тоже — символ и знамение. Не на большев<ико>в, конечно, а, именно, на Р<оссию>. Так было назначено, в этом «чудо», и это чудо «ум»-то и не предусмотрел! А дите б<ыло> ясно... Не мне, а чему-то во мне: сказалось еще в 1925 г. в «Чуд<есном> билете»: Про одну стар<уху>, стр. 178, в конце. [521]

Обнимаю, Милые, и — да будет над Вами Милость Господа.

Ваш Ив. Шмелев.