Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

Речь о Пушкине погожу печатать: м<ожет> б<ыть> позовут в Белград. Странно, что не был в Белграде, — не зовут. А сам не хочу себя навязывать. А сказал бы им о Пушкине! И — верю — приняли бы. Читают меня теперь очень много. Все больше — узнают. Как много Вы, Вы сделали для приятия моего писания.

Целую Вас обоих, друзья мои. Как прошло в Женеве? Напишите. Почему-то в Возр<ождении> не было. Ослы! До сего дня идут приветы из Чехии, Карп<атской> Руси. Много было и в «Сегодня». Даже «Посл<едние> Нов<ости>» в корресп<онденциях> (дважды) д<олжны> б<ыли> признать «значит<ельный> успех». Еще бы.

Я счастл<ив> не только за себя — а главное — за родное.

Ваш Ив. Шмелев.

<Приписка:> Сегодня в Ил<люстрированной> Рос<сии> статья об «Основ<ах> худ<ожества>» М. К. — М. Карамз<иной>? № Илл<юстрированной> Рос<сии> 26-й, 26 июня 1937. Прилагаю.

309

И. С. Шмелев — И. А. Ильину <4.VIII.1937>

<Открытка>

4. VIII. 1937.

Дорогой Иван Александрович, сердце кракнуло-таки: слег я. Вот-вот, — в минувший четверг, — готовился отойти... уже тонул в волнах бесчувствия, — пока отсрочка. Все это — итог этих 14 страшных и непосильных месяцев. Последнее путешествие меня и выпило, и взвинтило. Теперь — срыв. Серд<ечная> слабость (расшир<ение> верхн<ей> части — желуд<очка>) и полное нервное истощение. За этот ужасн<ый> год я переработал сердцем. А ско-лько всего протащено через него за эти годы! Есть — с чего свалиться. Все собирался писать о В<ашей> кн<иге>. Но «несознаваемое» изнеможение отводило. Наконец, я за-ста-вил себя, напис<ал> ст<атью> «Книга о вечном» (напечат<ана> в Возр<ождении> от 23 июля). Уж не взыщите — что смог — сказал. И — свалился. Был все эти месяцы — один. Ныне — не было ни гроша, да вдр<уг> алтын! — дежурят 2 сестрицы милос<ердия> (дн<ем> и ночью) и навещает доктор. Велят еще лежать. Уже 8 дней лежу. Встану — слабость. Зовут в Милан на кон<ец> октября — Пушк<инский> день. М<ожет> б<ыть> удастся поехать. Умирать не страшно, а... томяще горько, когда не готов. А у меня еще не все

закончено. Надо закон<чить> «Пути» и Л<ето> Госп<одне> — и все. За Пушк<ина> — спасибо. [289] Прекрасно. Вот, теперь снова читаю. Ведь лежу все 24 часа. Целую обоих Вас. Вы так и не ответили на мое письмо-запрос. Ну, я уже решил все.

Ваш Ив. Шмелев.

310

И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <27.VIII.1937>

 [290]

Только что получил Вашу открыточку по почте, от которой я был в Эстонии долго оторван. Очень огорчен и встревожен Вашим сердечным припадком. Вам надо беречь себя! Отлежаться и не перенапрягаться! Гоните вон миланцев — эти использовыватели поистине малого стоят. Колония там маленькая, говорить не к кому, а поберечь Шмелева — им в голову не придет.

Очень досадно, что моя ответная открытка на июньский запрос Ваш не дошла к Вам. Я советовал Вам поступить по влечению сердца. Думаю, что не следует жить отшельником в обременительной квартире. Думаю, что если монастырь Вам удобен, то надо там взять и свить себе гнездо! И «дописывать» свое по вдохновению. Как жаль, что Вы не пишете, как именно Вы «решили все». Все это тревожит нас.

Мы с июля в Эстонии. Сейчас в Изборске, числа 8-го сент<ября> тронемся в обратный путь — пароходом. Пишите на Берлин: сюда перешлют. Или на: Estonia. Vana Irboska. Prof. Iljin.

Душевно Вас обнимаю и жду весточку.

27. VIII. 1937.

Ваш ИАИ.

Пришлите Ваш адрес!

311

И. С. Шмелев — И. А. Ильину <17.IХ.1937>

17. IX. 1937.

Вилла Ля Маравиглия, Шеман дэ

Горбио, Мантон, альп. Маритим.

Дорогой Иван Александрович,

Занесло меня на этот обезьяний «подбородок» — «ментон», Ментона! — и все мне здесь отвратно, и дивлюсь, с чего это Тютчев когда-то жалобно восклицал, как о потерянном рае — «О, это море!.. эта Ницца!… Как это все меня тревожит... Жизнь, как подстреленная птица, Подняться хочет и не может...»[291] Да, вся эта Ривьера — обезьяна, в сравн<ении> с Крымом. Проездом в ночных огнях видел капища: Ниццу, Монте-Карло... Не ведаю, как сюда попал. И — за-чем?! Приехали с Ивиком — 12-го, и вот третий день льет дождь, марево, — го-рево. Гнусный предбанник какой-то, липкое тело, дыхать нечем, и даже плюнуть некуда. Если бы не последний грош, — пошел бы в рулетку, рядом, и ссссорвал бы ее, чтобы меня потом на руках, бережно, перенесли в трэн-блэ [292] и доставили бы на недельку в Рим, Флоренцию... там бы я взглянул на «вековое» и... — домой. Но перехожу к действительности.