Переписка двух Иванов (1935 — 1946). Книга 2

Сегодня видел «Посл<едние> Нов<ости>». Д<олжны> б<ыли> признать (больш<инство> корресп<ондентов> из Пр<аги>), что — «значит<ельный> успех» — и что «не мог не иметь успеха». Главного не сказал корресп<ондент> (Мейснер): что подкреплено Пушкиным. «Левые» смущены, как Ш<мелев> мог так разделаться с Петром, кот<орый> не «окно» прорубил, а разворотил стену родного дома.

Россию-то он «вздернул на дыбы», но... оказалась Р<оссия> в далек<ом> итоге — «поднятой на дыбу». И — о той страшной цене, которую Р<оссия> заплатила и все еще платит за... Пушкина.

Я не хвалюсь, пишучи все это, а — итожу. Себя в своих же глазах утешаю.

16-го выехал на Подк<арпатскую> Русь. А 17-го, за неимением норм<ального> средства передвижения, въехал в Обитель на случ<айно> подвернувшемся мужичке... на двух досках (верхом), положенных на две пары колес, причем длина дрог арш<инов> 5–7. — И — верст! с чемоданами, по тихой русской дороге, под соловья! Иноки, как грачи, сидели перед отходом ко сну на длинной-дл<инной> скамье перед собором, когда некий парижанин-писатель въехал верхом, болтая ногами задевая землю ими, как жид у Гоголя. Кстати: здесь такие махров<ые> жиды (еврей — это здесь оскорбление!) в таких чулках, шляпах, лапсердаках и пейсах, что вижу «Тар<аса> Бульбу». — Я изнемог. Хочу писать об «Осн<овах> Худож<ества>». Но «Возр<ождение>» что-то несуразное ответило мне. Прилагаю п<ись>мо, кот<орое> прошу вернуть при случае. Напишите же С<емено>ву. А я буду писать ст<атью>. Неужели повторится 29-ый, май, когда я из-за ненапечатания статейки моей о книжке Попова (Офицеры) — ушел на 5 лет. Что они — с ума сошли?! С кем они так поступают. Хотят, чтобы я плюнул на все — и стал писать в «Посл<едних> Нов<остях>»?! К

этому меня гонят? «Посл<едние> Нов<ости>» вон дали б<ольшой> фельет<он> о «Путях Неб<есных>» — приличный, признающий, хоть и не вразумит<ельный> ГАдамовича.

Напишите мне сюда. Я м<ожет> б<ыть> останусь до 3–5 июня.

Целую Вас и ручку Наталии Николаевны. Я написал Г. Е. Климову к Пасхе б<ольшое> письмо. Ни ответа, ни привета. Это уже — откровенное небрежение. Не понимаю ничего. Это — после всего-то! Что это значит??!

Ваш Ив. Шмелев.

<Приписка:> Сейчас я написал Дол<инско>му решительно и требую ответа. Решаю окончательно, если «Возр<ождение>» не напечат<ает> моей ст<атьи> о Вашей книге и на моих условиях, — я вступлю в «Посл<едние> Нов<ости>» — и в них я отвечу «Возр<ождению>» — и объясню читателям, почему так вышло.

И. Ш.

306

И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <31.V.1937>

Милый и дорогой Иван Сергеевич!

Простите, что молчу долго. Вымотан, удручен, озабочен!! Несмотря на все — пишу главу для книги: о Шмелеве (во как вырабатываю!) — листов на 4 1/2–5. И только что написал «рецензию» о «Няне» для Bereiner Tageblatt. Посему не думайте, что «забыл».

Радовался Вашему завоеванию в Праге. Очень хорошо! Распознали, черти, учуяли! То-то!

Книги мои идут потихоньку. Видели ли Вы клеветон Тхоржевского в Вырождении [285] о якобы «воине» якобы «Божием». Болван — книге повредил. Сам он скучен и ненужен.

Сколь прекрасен Ваш «Свет Вечный», помещенный в Вырождении! Спасибо за посвящение. Какие слова там, какая собранность! Очень хорошо.

До Климова я доберусь и все проверю. Пожалуйста, пришлите мне точную справку, когда и

сколько Вы от него получили. Он в великом удручении и растерянности. Его надо щадить. И, пожалуйста, не слушайте тех штучек, которые Вам шепчет в письмах мать Милочки, [286] зовомая мною Гадочка! Это клеветница и подколодная змея. М<ожет> б<ыть> — и душевно больная.

Если вовремя придет виза, то 8 июня говорю в Женеве на «дне» культуры. К июлю думаем уехать куда-нибудь. Пишите!

Мечтаю прочесть Ваше об Осн<овах> Худ<ожества>. — Но стоит ли рвать из-за этого с Вырождением — не знаю. Семь раз примерьте!

Обнимаю Вас.

Ваш И. И.

1937. V. 31.

307

И. А. Ильин — И. С. Шмелеву <14.VI.1937>

Милый и дорогой Иван Сергеевич!

Где Вы? Отдохнули ли Вы после пражского триумфа? Какие у Вас намерения, какие планы?

Подходит годовой день кончины Ольги Александровны, и я каждый день думаю о Вас. Господь да утешит и укрепит Вас! Мысленно езжу вместе с Вами на ее могилу, сажаю и поливаю цветы... И, Боже мой, как мало мы можем помочь друг другу! Как скуден и беспомощен я перед таким горем, такого друга...

Пишу главу о Шмелеве для книги. Параллельно вышла написанная мною «рецензия» на Няню. В Берлинер Тагеблат. Посылаю ее Вам. Пусть кто-нибудь переведет Вам точно. Там взвешено каждое слово. Перевод Кандрейи плох, но не гибелен для книги. Я отозвался сдержанно.

Дорогой! Почему инвалиды не прислали мне газету с моей сказкой?! Смотрел из чужих рук в Женеве, а у меня нет ничего. Моя Пушкинская речь все еще не вышла. Будет ли печататься Ваша? Где? Когда? Очень хочу прочесть.

Душевно Вас обнимаю. Нат<алия> Ник<олаевна> шлет привет.

Ваш ИАИ.

1937. VI. 14.

До конца месяца здесь.

308