Перевод русского. Дневник фройляйн Мюллер – фрау Иванов

Она была такая светлая!!! Глядя на нее, я пыталась угадать тени страданий, грубые шрамы разочарований и потерь, но свет в глазах, ее улыбка и ясный ум мешали мне засвидетельствовать человека, по которому революция проехалась и копытами, и колесами, человека, перед которым я должна была бы находиться в состоянии невольного и унылого оправдания, как счастливый перед несчастным, как здоровый перед больным, как молодой перед старым… Она ничем не вызвала во мне подобных чувств. Я думала, какие же люди таскали ее по тюрьмам, ссылкам и лагерям, издевались на допросах… Как они выглядели, как улыбались, как читали детям сказки? Кстати, она писала сказки, которые были уничтожены НКВД вместе с книгами «SOS, или Созвездие Скорпиона» и «Голодная эпопея», которых никто никогда не прочтет…

Окончив письмо, старушка с гордостью приписала: Анастасия Цветаева, 98 лет.

Я спросила, что ей в другой раз привезти, она, не пытаясь изображать смущение («ах, что вы, что вы!»), попросила швейцарских конфет.

И вот, явившись в следующий раз с конфетами, с чудесным домашним платьем и тапочками с мехом внутри (она все время мерзла и никак не могла согреться) и больше не волнуясь перед дверью, а только радуясь, – я объявила ей, что мэр Фрайбурга выделил деньги на то, чтобы сделать для нее что-нибудь хорошее, чего ей необходимо или чего она пожелает. Она, видит бог, не хотела отказываться от добра, которое жаждали для нее сделать незнакомые люди из Германии, чтобы не обидеть их отказом, но не могла изобрести никакой просьбы. И ей самой уж неловко было сводить все свои желания к иностранным конфетам и печенью в красочной обертке. Чтоб не мучить старушку назойливыми предложениями, я не спрашивала о ее нуждах. Просто навещала ее, будучи в Москве, а когда уезжала – поручала заботу об Анастасии Ивановне своим добрым друзьям Толе и Тамаре, которые сочли это за великую честь. Толя был настоящим художником, то есть человеком творческим и плохо приспособленным к практической стороне жизни, а Тамара – дитя науки, кандидат технических наук, была дана Толе судьбой как спасительный балласт, удерживающий его в реальности. Тамара (конечно, она!) так мило отчитывалась, докладывая мне по телефону, как и чем она баловала Цветаеву, какие домашние плюшки пришлись ей по душе… Тамара подсказывала мне, что из насущного привезти старушке из Германии, но все больше пустяки.

На земле если и есть место, где хочется остаться навсегда, то, наверное, это необитаемый остров. Если его заселить – то уже следующее поколение отправится в путь на поиски своего рая.

Счастливая мысль о настоящем подарке родилась однажды сама собою, на Большой Спасской, во время беседы за чаем. Может быть, под взглядом Пастернака с портрета Анастасия Ивановна стала вспоминать Переделкино. Там Пастернак жил, творил, и умер там, и там его могила. Есть в Переделкине, в сосновом бору, санаторий Союза писателей… она так любила… и имела счастье… Рассказ замедлился, взгляд ее с ностальгическим наслаждением задержался на каких-то, не видимых мне, картинах. Потом Анастасия махнула тонкой рукой у лица, отгоняя призраков, и пожаловалась с ироничной улыбкой:

– Я, моя милая, больше туда не вхожа – отказали!

Когда я приехала в Переделкино, я поняла, почему она так стремилась туда. Если бы я была движима воспоминаниями и чувствами, как Анастасия Цветаева, возможно, мои эмоции были бы другими – а сейчас они были нетронутыми, свежими, как этот настоянный хвойными ароматами воздух, который хотелось пить большими глотками, мирными, как покой этих молчаливых, обступивших меня сосен, светлыми, как золотые стволы, плывущие в мареве закатного солнца… Это было то самое другое пространство, которого ищут творчески озаренные люди, другая реальность в нескольких километрах от Москвы – это была обитель тишины, и тишина, казалось, воплощала счастье, а счастье оказывалось тишиной. В этой смолистой тишине и создавался мой любимый герой Живаго, обеспечив своему творцу травлю до конца дней, а после конца дней – бессмертие. Направляясь по тропе среди купающихся в золотом свете, увитых плющом сосен к особняку с колоннадой и двумя флигелями, где жил санаторий Союза писателей, я на мгновение ощутила, как в гипнотическом сне, что хочу все забыть и остаться здесь навсегда.

Но сосны – соснами, а люди – людьми. На земле если и есть место, где хочется остаться навсегда, то, наверное, это необитаемый остров. Если его заселить – то уже следующее поколение отправится в путь на поиски своего рая. Люди из санатория в Переделкине не хотели брать старушку Цветаеву на отдых и лечение, поскольку она была «слишком старой».