Перевод русского. Дневник фройляйн Мюллер – фрау Иванов

Я подняла на уши Толю с Тамарой, которые сумели добраться до министра и лично присутствовать при моменте истины: министр культуры Сидоров орал в телефонную трубку на кого-то матом, возмущаясь, как же так можно обойтись с Анастасией Цветаевой! Это сработало. Мы наняли сиделку, добрую женщину, и оплатили для нее место в санатории, чтобы Анастасия Ивановна всегда была присмотрена и согрета – тут в дело снова вступили немецкие марки, которые щедро выделил мэр Фрайбурга. Так мы и поселили ее общими усилиями среди золотых стволов в хвойном воздухе…

Молниеносно стало всем известно, что вокруг старушки крутятся иностранные деньги. И однажды, да не куда-нибудь, а в московский офис моей фирмы, явились двое. Они объявили себя представителями садоводческого кооператива, который выращивает особую розу. О, сколько положено сил! И сколько еще предстоит! (Я и вообразить не могла, к чему они клонят, – у меня тут, как-никак, специфическое оборудование для операционных). Однако чудо-роза называется… называется… Цветаева.

А-а, ну конечно. Как же еще! Я поняла, что мне будет предложено вложиться в строительство специального павильона или парниковых систем. Но они скромно попросили денег… на принтер.

У меня есть такая проблема – мне очень трудно говорить «нет». Конечно, я в этом не одинока. Я, как и многие, мечтала бы научиться отказывать, да так, чтобы аргументация была убийственной, чтобы возобновление просьбы было невозможным, а человек при этом не потерял бы ко мне благорасположения. Но почему-то я неизбежно принимаюсь выслушивать и входить в положение просящего. Вхожу – и не знаю, как выйти. Но случай с розой оказался на удивление легким. Пожалуй, единственный раз в жизни я послала кого-то вместе с их принтером и ботаникой. И была довольна.

Недолго длилось оно, это незабываемое ухаживание – может, около года… Можно сказать, успел наш мэр, и мы – успели.

Когда Анастасия Ивановна умерла, оставшиеся деньги были потрачены на достойные похороны в семейной могиле Цветаевых на Ваганьковском кладбище. Как они пригодились…

«Русская зима» во Фрайбурге

(1994)

Однажды, году кажется в девяносто втором, мне звонит какой-то русский. Ему мой телефон в Москве дали и уверили, что я буду в восторге от того, что он мне покажет. Я была дома. Он мне сообщает, мол, я был на выставке в Париже и еду теперь обратно в Россию (мне представились русские аристократы, которые до революции посещали непременно парижские выставки, и я улыбнулась этой мысли). «Можно я покажу вам мои экспонаты?» – просто спросил он.

А у меня всегда волнение в крови начинается, когда такие вещи происходят, – как сквозняк вдруг распахнет незапертое окно и разлетится вдребезги какая-нибудь вазочка иль понесутся прочь со стола важные бумаги… Ах, что-то очень жизненное, настоящее в этом есть! А тут еще и русское, всегда меня тревожащее… Я согласилась сразу, не зная, к чему все это.

Так мы и встретились впервые с Толей и Тамарой. Толя принес из машины коробку. Потом спустился еще раз, принес следующую. И остальные тоже принес. Они раскладывали повсюду свои драгоценности: свистульки, корзины, иконы, расписные шкатулки, глиняных баб в юбках, украшения и элементы старинных костюмов… Моя комната выглядела как пещера с пиратскими сокровищами, и я возвышалась над этой грудой золота, потрясенная, гордая, в сверкающем кокошнике на голове – я была так восхищена, что захотела заниматься этим немедленно: пусть будет выставка, нет, не выставка, а огромный фестиваль! Мы сразу придумали, что можно присоединить к сокровищам – пусть будет хор, ансамбль духовной музыки, пусть показывается кино… возникла идея привезти на фестиваль мастеров, которые будут творить прямо на глазах у публики…

Вообще-то, Толя был режиссером-документалистом. Он излазил Урал и Сибирь, Курилы, Индию и Азию, снимал про скалолазов, покоряющих Эльбрус, про мастеров народных промыслов… Но его фильмы в основном пролеживали на полках – не подходили Советскому Союзу. Но как только Союз открылся, Толя стал отсылать свои работы на международные конкурсы и получать один за другим призы.

По всей России собирал и покупал он то, что тоже никому в то время не было нужно. Он тратил свои личные деньги на то, чтобы свести старых мастеров с молодыми художниками и обучить молодых – чтобы не умерли традиции, никому на тот момент не интересные. Он фанатично пытался сохранять русскую народную культуру, боясь, что советские люди утратят ее. Но и выставки его никого нигде не интересовали, вот разве в Париже.

Все сокровища остались на чердаке у моей мамы, дожидаясь своего скромного триумфа на немецкой земле, а также прибытия мастеров и творческих коллективов; а мы с Толей и Тамарой с большим душевным подъемом взялись за организацию огромного фестиваля во Фрайбурге – прикинув, сколько времени займет подготовка, мы дали ему название: «Русская зима».