Перья

В ту неделю Агува появлялась у нас ежедневно, и в ее сумочке каждый раз находился какой-нибудь странный оберег для меня.

— Я принесла ребенку ермолку Хафец Хаима, — сообщила она в один из своих внезапных ночных визитов.

Решительно сбросив с моей головы темно-синюю кипу, на которой было напечатано название нашей школы, Агува заявила, что головные уборы учебных заведений «Мизрахи» ничуть не лучше пилеолусов Римского папы и банды его кардиналов. Вместо сброшенной ученической кипы она водрузила мне на голову старую, истрепанную и пропитавшуюся потом ермолку, выразив уверенность, что отныне надо мной будет простерт шатер мира и милости.

Мать опасалась, что из-за старой ермолки у меня заведутся вши или появится стригущий лишай, но подруга отмела ее возражения и даже хлопнула мать по руке, когда та потянулась к моей голове. Вши от радуньского праведника чище используемых здесь мыла и щелока, твердо заявила она.

В другой раз Агува ворвалась к нам, сжимая в руках вышитую салфетку, какой накрывают субботние халы. В салфетку был вложен ветхий бумажный лист из авторской рукописи «Пеат га-шульхан», книги рабби Исраэля Шкловского, написанной в Цфате в начале прошлого века[276]. Уверенная, что болезненный ход моих мыслей будет исцелен магическим сочетанием начертанных праведником букв, Агува с большим трудом упросила жившую в Шаарей Хесед праправнучку знаменитого раввина расстаться с этим листом на какое-то время.

— Положи ему под подушку, — прошептала она матери.

Предпринимая все эти действия, Агува на протяжении пяти дней вела себя так, будто я был неодушевленным предметом. Лишь на исходе субботы она впервые заговорила со мной, совершая волнообразные движения руками, следя за которыми, я испугался, что она схватит меня за шею:

— Ледер — порождение древнего змея. Он и сам змей, у которого выросли ноги. Маленькой девочкой я спустилась однажды в подвал нашего дома, и там, между фанерными стенами раскладной сукки[277] и сухими пальмовыми ветвями, мне попался на глаза клубок золотистых шелковистых шнуров. Красивых, блестящих, влекущих… Мать вовремя заметила, что со мной происходит, вытащила меня из подвала и сильно поколотила. Если бы она не сделала этого, я бы так и не успела понять, что потянулась к клубку ядовитых змей.

Вслед за тем Агува повернулась к моей матери и сказала, что меня следует перевести в ультраортодоксальную школу для мальчиков «Шило» или в талмуд тору[278]

«Явне», где я смогу получить нормальное еврейское образование.

Здесь отец, молча сносивший в течение долгого времени назидательные речи Агувы и ее постоянное вмешательство в жизнь нашей семьи, не выдержал и сказал, обратившись к матери с адресованными гостье словами:

— По закону ответственность за воспитание своего сына несу я, а не случайный человек с улицы.

— Агува — не случайный человек с улицы, — ответила мать, передразнивая интонацию отца. И к тому же, добавила она, отцу вообще не пристало высказываться по обсуждаемому вопросу, поскольку он, целиком посвятив себя дружбе с Риклином, давно отказался от своего права участвовать в воспитании сына.

— Если кто здесь пренебрегает заботой о своем доме, то это ты, а не я! — прервал ее отец.

Все мои беды, настаивал он, начались в тот день, когда мать стала исчезать из дома в послеполуденные часы, тайком прихватывая с собой корзинки с продуктами:

— Оглянись назад, и увидишь, что именно тогда его оценки резко ухудшились, он перестал ходить в библиотеку «Бней Брит» и связался с Ледером.

— Знаю я тебя как облупленного! — воскликнула мать. — Сейчас ты обвинишь меня в том, что я кормлю куриными желудками и медовыми коврижками своих кавалеров!

— Сегодня всему можно поверить!

Мать, отвернувшись от мужа, сказала, что даже стены в их лавке краснеют, видя, как он заигрывает с молодыми покупательницами, отбирает для них самые крупные яйца и, уже отвесив им порцию сыра, щедро докладывает в нее обрезки. И все это — чтобы те улыбнулись и показали ему свои жемчужные зубы. А к ней, помогающей ему в лавке целыми днями, муж относится хуже, чем относились при турках к приведенным из Силуана ханаанейским рабыням[279]

.

Ссора разгоралась. Отец объявил, что они давно женаты «только на бумаге» и что он уже несколько лет не находит дома ни чистой рубахи, ни приготовленного обеда, ни свежей постели хотя бы раз в месяц.

— Я купил у твоего отца целую корову и даже стакана молока не имею! — прокричал он матери.

Агува, сжавшись, сидела на стуле. Она старалась не попасть под стрелы, которые отец и мать метали друг в друга, но, услышав про корову и молоко, осмелилась заметить, что ребенок не должен слышать подобные вещи.

— Ты, похоже, хорошо разбираешься в том, как растить мужей! — огрызнулся отец. — Чем таскаться без дела к своим подругам, взяла бы себе девочку из сиротского дома Вейнгартена и попробовала бы создать для нее семейный очаг!