Период полураспада

Семья сняла дачу в Жаворонках по Белорусской дороге, один дом на всех. Соломон, конечно же, занял со своей семьей крыло с отдельным входом – две комнаты и застекленную веранду, – поселив там помимо Катюши и Алки своих родителей и Риву, по-прежнему не работавшую, занятую в основном собой, а кроме себя – лишь Алочкой, с которой она и занималась, и играла… Целовала, сюсюкала, подсовывала, тайком от Кати, шоколадные конфеты, избаловав девочку уже окончательно.

В другом крыле, с открытой террасой и двумя просторными комнатами, жили семьи Милки и Маруси. Через дорогу сняли дачу Костя с Мусей. «Шахтинское дело» было забыто, Константин Степанович занимал место доцента в Институте стали, заведовал лабораторией в своем «Гинцветмете», переименованном в «Гиредмет» – Государственный научно-исследовательский и проектный институт редкометаллической промышленности при Наркомате тяжелой промышленности. Только что был снят нарком Орджоникидзе, на его место был поставлен некто Межлаук, но поговаривали, что и его со дня на день сменят, причем не на кого-то, а на самого Лазаря Кагановича. Сестер заботило лишь то, чтобы эти перестановки не затронули их Костю. На месяц в Жаворонки приехала Татьяна Степановна с годовалой Таткой.

Такого полного, как в то лето, счастья, как казалось сестрам, у них не было со времен детства, с имения Оголиных. Вся семья была вместе, а о тех ветках семейного дерева, которые незаметно отсохли – о Николаше и Оле, – горевать было некогда, да и зачем, если радость от того, что в Жаворонках удалось собрать остальных, превращала каждый день в праздник.

Дарья Соломоновна царила на кухне, правда, готовила она только для Хесиных, питавшихся отдельно, зато щедро раздавала указания сестрам. Маруся и Катя ходили с девочками по утрам купаться на реку, целый день был занят хлопотами по дому, которые, как известно, никогда не кончаются, а часам к шести Маруся, Катя и девочки, а изредка и Милка со своими костылями шли на станцию, встречать поезда из Москвы. Мужчины, как правило, встречались в Москве на вокзале и приезжали вместе: Костя, Соломон, Моисей и Владимир Ильич.

Первым делом шумная, пыльная и потная компания шла на реку купаться, долго, с наслаждением. Володя плавал саженками на другой берег реки и обратно, Соломон и Моисей держались ближе к берегу. Женщины следили, чтобы девочки, не дай бог, не наглотались воды, вытаскивали их, визжавших, из воды, растирали – именно растирали – полотенцами, несмотря на жару и марево закатного солнца. Возвращались домой, где Милка уже накрывала стол. Садились ужинать, конечно, неспешно, конечно, под водочку: «Маруся, всего одну поллитровочку на четверых», – смеялся Володя.

После ужина он с Таней и Костей садился играть в преферанс, четвертым прихватывая чаще всего Моисея: Маруся, Катя и Слоник умели играть в преферанс, но без должного азарта. Азарт же был обязателен и для Володи, и для Татьяны Степановны, ставшей в Кирсанове знатной преферансисткой.

На террасе жужжали комары, Таня и мужчины курили папиросы, Катя и Милка, покончив с посудой, присаживались за спины мужьям, давая им советы:

– Ты, Мося, думаешь вистовать? Я бы, пожалуй, не решилась.

– Нет хода, не вистуй! – Володя нетерпимо относился к ошибкам партнеров. – Опять игру испортишь, Мося! Пасуй и карты на стол, за тебя сыграем.

По субботам – рабочая неделя была шестидневная – мужчины приезжали рано, к обеду. Долгое застолье после купания переходило, как правило, в танцы под патефон. Владимир Ильич и Соломон – страстные и умелые танцоры – кружили всех женщин по очереди, Володя флиртовал с Ривой, все смеялись, блаженствуя в атмосфере веселья, которую умел создать только он. Он же в воскресенье поднимал мужиков ни свет ни заря колоть дрова, потом они наперегонки таскали воду из колодца, наполняя огромный чан, чтобы воды женам хватило на всю неделю. Обязательным воскресным развлечением был волейбол, пикник на реке… «Дядя Володя, а на плечах покатать», – приставали к нему Лялька и Алочка. Владимир Ильич бегал, взбрыкивая ногами, придерживая на плечах поочередно то одну, то другую племяшку, крича «иго-го!», а Ирка наконец ощущала себя самой главной из трех сестер – у нее был самый лучший папа.