Период полураспада

Новый, сороковой, год встречали, как всегда, вместе. Милка еще до конца не оправилась после рождения Мишки, но виду не подавала, напекла пирогов, как обычно. Катя сделала торт «Наполеон», а Маруся – пирог со смородиновым вареньем, перетянутым тонкими полосочками теста крест-накрест. Но за новогодним столом не хватало Володи с его прибаутками, остро ощущалось небытие Ляльки. Мишка то и дело принимался плакать, и Милка бегала в свою комнату его убаюкивать, Алочке и Ирке, которых уложили спать, как обычно в новогоднюю ночь, ровно в половине первого в Марусиной комнате, не спалось, они прибегали к взрослым, просили еще пирога, хотя есть им не хотелось, просили разрешить еще посидеть, хотя глаза их слипались. Соломон рассуждал о том, что войны не будет, Моисей его поддерживал, приводя какие-то неоспоримые доводы, сестры слушали. Всем хотелось верить в лучшее, но застолье так и не сложилось в обычное для семьи новогоднее веселье. До танцев дело не дошло, но до трех ночи все прилежно играли в лото, и Соломон, как и обычно, доставая числа-бочонки из холщового мешочка, выкрикивал: «барабанные палочки», «туда-сюда», «чертова дюжина», а сестры прилежно закрывали пуговками и монетками поля на своих карточках…

Всю зиму и весну Маруся читала письма, регулярно приходившие от мужа. Сначала сама по нескольку раз, потом вслух – Катюше и Милке. Когда укладывала Ирку спать, та просила: «Прочитай еще раз папино письмо», – и Маруся читала письмо еще раз. Много лет спустя Ирина Владимировна утверждала, что письма отца были столь откровенными, что она не понимала, как они вообще доходят. Отец писал, что в армии все поставлено из рук вон плохо, что ее готовят явно к войне, но допускается много откровенных глупостей, и это крайне тревожно. Действительно ли восьмилетняя Ирка понимала это, или так ей стало казаться десятилетия спустя? Действительно ли отец писал о разрушении на его глазах армии, о бездарно выстраиваемой на его глазах то ли линии обороны, то ли плацдарма наступления, или это были Иркины взрослые мысли, вычитанные в книгах? Маруся ходила внешне невозмутимая, говорила лишь, что они поедут на все лето в гости к отцу после окончания занятий в школе, чтобы третье июня – день рождения Иры – встретить всей семьей.

В это тоскливое время в квартиру, где не было Ляльки, где поселилась Марусина тревога о муже, нагрянула Тамара, то ли из Сталинграда, то ли из Волгодонска…

– Я только на два дня…

– Тамарка, какое счастье! Что же ты не предупредила, мы бы тебя встретили, – Катя и Милка суетились, готовили Тамаре ванну, а та сидела в Милкиной комнате, куря «Беломор». Невысокая, пышная, с крутыми бедрами, большими черными глазами, в которых плясала дьявольщинка… «Определенно, дьявольщинка», – приговаривала Катя на кухне, торопливо готовя праздничный стол: Тамарка всегда жаждала праздника.

– Маруся, а где мужчины? Володя, Моисей?

– Володя в армии, ты разве не знаешь?

– В армии? Откуда же мне это знать? И где он служит?

– В Западной Белоруссии… Моисей придет поздно, у него концерт в консерватории.

– Так что, выпить совсем не с кем? Соломон, ну-ка со мной за компанию. Сестра приехала в кои веки, грех не отметить…

– Мы тебе в Милкиной комнате постелили. Ничего, что на полу?

– Ну раз кровати не нашли, что ж с вами поделать, – засмеялась Тамарка хрипловатым прокуренным смехом. – Рассказывайте, как живете. Давно я у вас не была. Даже не знала, что Володя в армии! Да, кстати, я не одна приехала, с мужем. Да-да, собираемся расписываться. Мы как приехали, он сразу в учреждение, он тут в командировке. Но я сказала: «Никаких гостиниц, у меня в Москве семья». Со мной же его в гостиницу не поселят… Велела, как освободится, сюда приходить. Так что мы вместе переночуем… ну, раз на полу, значит, на полу.

– Тамара, ты никогда не писала, что у тебя новый… муж… Кто, откуда? А что мама, что Татка? – засыпали Тамарку вопросами сестры.

– Все в порядке. Летом ездила в Кирсанов, виделись. Татка растет на воздухе, под присмотром, что ей с матерью по городам мотаться.

Ближе к ночи появился Тамаркин ухажер. Соломону пришлось и с ним выпить, но разговор не клеился, сестрам странно было видеть в доме совершенно чужого человека, о существовании которого ни Тамара, ни ее мать, Татьяна Степановна, никогда им не писали.

– Ну все, спать, спать… – Тамара стала решительно отодвигать стол с остатками ужина к окну. – Мил, давай быстро убирай это все, нам завтра вставать рано. Где нам ложиться?

Утром Катя вышла в кухню, как обычно, в семь, готовить завтрак. На табуретке, глядя на закипавший чайник, сидела Милка.

– Милуш, ты что так рано на ногах?

– Ах, Катя, мы всю ночь не спали… На полу, на матрасе, в чужом практически доме… Я не о Тамарке, а об этом… Но как Тамарка могла его привести?

– Я тоже подумала вчера: «Какой он ей муж…» Глупости одни. Что, действительно, они не дали вам поспать? Почему?

– Ах, Катя… – только и смогла вымолвить Милка.

Ирку не занимало, отчего место, куда они на лето приехали к отцу, называлось Воропаево, хотя это была Польша, теперь, правда, присоединенная к Белоруссии.