Период полураспада

Осенью Лялька подхватила в школе свинку, которая перешла в отит. Опухшая, с высокой температурой, Лялька лежала в постели. Температуру никак не могли сбить, с каждым днем девочке становилось все хуже, болезнь перешла в менингит. Лялькина мордашка, всегда кругленькая, тугая, заострилась, просвечивала жутковатым серо-сиреневым оттенком, жар не хотел спадать, отек тоже. Милка не отходила от постели дочери, меняла компрессы на лбу, кипятила шприцы на плите к приходу медсестры, делавшей Ляльке дважды в день укол жаропонижающего. Знаменитого детского врача Шапиро приглашали почти каждый день, он с состраданием говорил Кате и Марусе, что бывали случаи, когда менингит проходил сам собой, уверял, что делает все возможное. Правда, мало что было и в его силах, остановить воспаление в мозгу медицина была тогда бессильна. Милка и сестры жили только надеждой. Лялька умерла в конце ноября.

Горе, как и всегда, семья переносила мужественно, но, конечно, не плакать по ночам Милка не могла. Моисей, не в силах видеть ее слезы, нервно куря «Беломор», ходил в пижаме по коридору, шаркая тапочками. Маруся с Володей просыпались, лежали бок о бок без сна в постели. Катя просыпалась тоже, рвалась к Милке, но Соломон ее не пускал.

Дарья Соломоновна, ограждая свою жизнь от страданий, окончательно взяла Катю в оборот, шикала на нее, когда та направлялась к Милке в комнату, тут же поручала ей какое-то задание по хозяйству, на что Катя послушно отвечала «да, конечно». Соломон завел моду гулять с женой и дочкой после работы, подальше от Милкиных слез. Катя никогда и никому не умела перечить. Она была поистине ангелом, что первым подметил Чурбаков еще в Тамбове. Она не размышляла над тем, что оказалась на побегушках у Дарьи Соломоновны, не задумывалась над тем, сколь несовместим дух Кушенских с укладом семьи Хесиных. Милка с Марусей считали, что Катя растворилась в семье Хесиных, служит только своему Слонику, но это было не так, Катя служила им всем. Тихим ангелом она проходила по квартире, оберегая покой ее обитателей, таких разных и живших вместе в радости, скорее всего, благодаря именно Кате.

Следующим летом снова сняли дачу на всю семью, на этот раз в Дятлово, очень далеко от Москвы. Снова все были вместе, но не приехала Таня Чурбакова, остались в городе Костя с Мусей, у которых только что наконец родилась дочь Марина. Мужчины уже не могли приезжать в Дятлово после работы, лишь на выходные. Дарья Соломоновна ворчала, что оставленные без присмотра мужчины, включая ее мужа, непременно в Москве пьянствуют под дурным влиянием Владимира Ильича. К концу лета Милка ошарашила всех новостью: она снова забеременела. Врачи категорически запрещали ей рожать: так и не прошедшее хроническое воспаление тазобедренных суставов при родах могло вспыхнуть с новой силой и с непредсказуемыми последствиями. Врачи не исключали ни возможность полного паралича ног, ни смерти. Но Милке нужен был ребенок, который помог бы ей примириться с утратой Лялечки.

Зимой тридцать девятого года родился мальчик, последний отпрыск межвоенного поколения семьи Кушенских. Моисей встречал Милку на пороге роддома Грауэрмана, куда она с трудом вышла на своих костылях. Катя и Маруся поддерживали сестру под руки, они шли по Собачьей площадке и Большой Молчановке, смеясь и плача от счастья. В прихожую на звонок высыпали все: Соломон, его родители, Рива, семья Моравовых. Моисей приподнял на руках сверток, из которого торчало сморщенное лилово-красное личико с закрытыми глазами, и произнес:

– Прошу любить и жаловать: Михаил Моисеевич Айзенштейн.

Утро красит нежным светом

– Маруся, меня отправляют в Западную Белоруссию, – осенью того же года объявил Владимир Ильич.

– Когда, Володя?

– Уговорил начальство дать мне на сборы и обустройство семьи две недели. Сама знаешь, особо не поспоришь, все нервные, подозрительные. Но удалось. У нас водочки нет?

– Найдем… Володя, значит, ты едешь на войну?

– Да что ты, какая война! Красная армия вошла в Польшу без единого выстрела!

– Неправду говоришь, ну да бог с ним. Ты уже знаешь, где ты будешь?

– Военная тайна, дружок! Но по секрету скажу: на границе с Литвой. Точнее даже тебе сказать не могу.

– Не можешь?

– Шучу, шучу, сам не знаю. Командование еще само не определило дислокацию госпиталя.

– Госпиталя? Значит, все-таки там бои…

– Маруся, нет там боев, как ты выражаешься. Ну, рванет что-то изредка, ну, иногда местные перестрелки… Но редко, уверяю тебя… Так водочка-то мне сегодня положена?

– Сейчас схожу к Милке. У нее всегда что-то припрятано.

– Знаешь… Не зови сегодня никого. Хочу с тобой вдвоем посидеть. И с Ирочкой. Потом уложим ее, и опять вдвоем.