Вокзал обезлюдел. Ирка рыдала, мать молчала, не утешая ее. Сидела, сцепив на коленях чуть костлявые руки, глядела в пол. Тут подошел обычный пассажирский поезд, полупустой. «Пошли», – бросила Маруся, поднимая с пола чемодан.
В их купе ехал всего лишь один военный. Ирка легла и тут же заснула, а когда проснулась поезд уже подъезжал к Москве.
– Мама, а что с тем поездом?
– Его отправили на восток, чтобы избавиться от людей и разгрузить Ржев.
Военный улыбнулся и протянул Ирке яблоко.
– Тебе сколько лет?
– Девять… – Ирка грызла яблоко и смотрела в окно. Проехали Новый Иерусалим, Опалиху, поезд катил уже по привокзальным путям.
Было раннее утро двадцать шестого июня, розоватое солнце освещало зеленовато-белое здание Рижского вокзала, Москва была тихой и праздничной. У вокзала стояла шеренга вымытых такси с привычными шашечками. Из радио по площади разносилась песня:
Они приехали на Большой Ржевский. Все были дома, тетя Катя, тетя Мила, дядя Мося, Алочка. Поднялся гвалт, их никто не ждал, никто не понимал, как они сумели вырваться из оцепления, в которое уже была взята Западная Белоруссия. Ирка позвонила подружке, и втроем с Алкой девочки отправились мыться в душевые возле зоопарка.
Железные пути
В июле началась эвакуация детей. Гнесинская музыкальная школа, где преподавала Маруся и училась Ира, эвакуировалась вместе с 93-й общеобразовательной, где училась Алочка, но Соломон заявил, что Алочка одна никуда не поедет, он увезет свою семью, включая Хесиных, в начале августа в Новосибирск, куда эвакуировали «Мосфильм». Катя не находила себе места, что Милке с Мишкой уехать было некуда, но Соломон не мог взять с собой ее сестер. Война расколола их общую жизнь.
Марусе пришлось переоформиться в воспитательницу, чтобы уехать вместе со школой дочери, потому что преподавателей в эвакуацию брали не всех. По Оке их довезли пароходом до Елатьмы, в Рязанской области. Там всех поселили в местной школе, по десять – пятнадцать человек в классах, кормили два раза в день, весьма сносно. Прожили они там больше месяца, ничего не делая, Ирке это нравилось. Ходили по деревням, пели песни. Кто-то принес из деревни самовар, кто-то время от времени добывал молоко, картошку, еды было достаточно. К концу августа Елена Фабиановна Гнесина, руководившая эвакуацией училища, выхлопотала в правительстве разрешение для Маруси съездить в Москву за теплыми вещами для себя, для нее и еще для кого-то. В общем, сколько увезет.
Маруся опешила от вида военной Москвы. Развалины театра Вахтангова… Его, оказывается, взорвали в первую же бомбежку, еще в июле, через день после их отъезда в Елатьму. А они ничего не знали…
Кати с Соломоном и всем семейством уже не было, «Мосфильм» эвакуировали в Новосибирск. Моравовы уехали куда-то под Ленинград. Сестра Оля, как оказалось, никогда и не забывала о семье. Она работала главным бухгалтером сталелитейного завода, снабжавшего металлом машинстроительные предприятия, уже переключившиеся на производство вооружения. С завода ее отпустить не могли, но она сумела прислать заводскую машину за Милкой с маленьким Мишкой, которым ехать было некуда. В опустевшей квартире оставались только Дуня и Моисей, ожидавший повестки из военкомата: он решил идти добровольцем в ополчение.
Маруся привезла на Оку теплые вещи. За это время немцы подошли еще ближе, и пришло указание двигать детей дальше на восток. Теперь уже ни матерей, ни воспитателей не брали. Еще утром Маруся считала, что обязана отправить дочь туда, куда не дойдут немцы, но, едва они пришли на пристань и увидели пароход, забитый плачущими детьми, повернула назад. Несколько дней прятала Ирку в соседней деревне, пока не решила, что им надо пробираться в Новосибирск. Если бы она еще понимала, как: поезда уже не ходили.
Ирке было смешно, что они едут на сердито ворчавшем, утлом медленном пароходике. По ночам, правда, было очень холодно, они с мамой лежали на палубе под лавками, укрываясь платками и пальто. Днем мама где-то доставала кипяток и они делали кисель из брикетов.