Период полураспада

В воскресенье утром Маруся, Володя и Ирка вышли из дома часов в шесть, с корзинкой для пикника направились через дамбу в лес. Дамба была добротная, широкая, с утоптанной гравиевой тропой, на ней стояли даже стульчики для рыбаков. Погода была изумительная, цвела черемуха огромными роскошными гроздьями… Чувственный сладкий запах. Лес был чудный, это они знали еще с предыдущего года. Долго гуляли, часов в одиннадцать разложили одеяло, мама стала выкладывать из корзинки еду. Ирке все время слышался в воздухе какой-то странный гул. Что с природой творится что-то странное, ей было ясно уже несколько дней. Настроение у всех было плохое.

Они уже три недели жили в Воропаево, и хотя в имении, казалось, ничего не изменилось, но гуляния, пикники, волейбол прекратились, обитатели поместья разговаривали друг с другом мало и неохотно. Госпиталь был пуст, раненых не было, врачи, тем не менее, были крайне заняты неизвестно чем, а в довершение всего им меняли форму, как и по всей армии. Начальника госпиталя вызвали в Полоцк, а комиссар куда-то исчез.

Дом, где их поселили, стоял на самом краю имения, неподалеку от озера, впритык к забору. Ирка часами смотрела в щели забора на дорогу, по которой шли толпы людей с сумками, узлами, чемоданами. Гнали гусей, вели мычащих коров. Ирка спрашивала отца, что это за люди, тот отмалчивался, по каким-то причинам не объясняя, что это беженцы с оккупированных Германией территорий Польши.

Все три недели Ирка почти не видела отца, тот был так занят в госпитале, что иногда даже не приходил ночевать. Чем он был занят – госпиталь-то был пуст, – не рассказывал. Наконец в субботу вечером вырвался, сказав, что выговорил себе выходной на завтра, а это значит – пикник в лесу. Корзинка, непременно корзинка еды и, конечно, – «маленькая поллитровочка, правильно, Маруся?»

– Удивительный в этом году запах у черемухи, да, Марусенька? – произнес Володя, растягиваясь на одеяле.

– Мама, ты чувствуешь? – тихо сказала Ирка, – природа тоже очень грустная.

– Уже за полдень, наверное, нам пора возвращаться, – Маруся принялась складывать в корзинку остатки пикника.

Они шли назад к дому через дамбу, снова мимо стульчиков, которые все еще стояли пустые – ни одного рыбака. Навстречу им по дамбе бежал человек: «Владимир Ильич, война!»

Ирка с матерью остаток дня просидели в домике, отец ночевать не пришел. Ночью Ирка пошла в туалет в саду и видела много самолетов. Кругом стоял оглушающий гул, похожий на тот, что она слышала утром, всё летело на восток. Весь следующий день отца тоже не видели, но в обед прибежал запыхавшийся порученец: «Мария Степановна! Владимир Ильич просил передать, чтобы вы собирались. Вечером будет эшелон с ранеными, вы уедете с ним».

Мама побежала в госпиталь. Ирка видела, как она уговаривала кого-то пойти вызвать Владимира Ильича на крыльцо. Тот смог выйти только на пять минут. Ирка понимала, что мать просит разрешить им остаться, но тот не разрешает. Мать вернулась, и они отправились на вокзал. Эшелон уже стоял, забитый ранеными летчиками, он шел откуда-то из-под Каунаса. Это был первый эшелон, отправлявшийся в тыл после первого дня войны. Маруся с Иркой приткнулись в дверях.

Отца все не было. Никто не знал, когда отправится эшелон. В вагоны продолжали садиться люди, в основном женщины и дети, которых, так же как и их с Иркой, отправляли на восток мужья. Все вокруг кричали и плакали, но Ирке не было страшно, ей очень хотелось есть: они сидели в вагоне уже третий час, а еды мама не собрала, все отцу оставила.

В вагоне под лавками лежали огромные пахучие литовские сыры. Летчики резали их ломтями, угощая Ирку, та охотно ела, а мать стояла окаменев. Прошло, наверное, еще часа два, наконец, прибежал отец. Ирка знала, что поезд не уедет, не дождавшись его.

Отец взял Ирку на руки, подбросил высоко-высоко, как в раннем детстве, и крепко поцеловал. Поставил обратно в тамбур. Мама вышла из вагона, прижалась к отцу. Через пару минут эшелон тронулся, мать легко вспрыгнула на подножку и смотрела на отца, не произнося ни слова, пока перрон не исчез из виду.

Ночь Ирка с матерью просидели на койке в ногах одного из раненых. В вагоне никто не спал, летчики рассказывали, как их накрыли бомбежкой прямо на аэродромах. Рассказы были у всех почти одинаковые: подъем по тревоге на рассвете, они бегут под огнем к своим машинам, а те взрываются одна за другой у них на глазах.