Еще больше осерчал боярин, пошел к племяннику, а тут приятель царев, Гришка Грязнов, на четвереньки встал, словно пес дворовый, да под самые ноги боярину подкатился. Споткнулся боярин, упал лицом прямо в грязь, а царь захохотал, и мальчишки, приятели царевы, еще громче засмеялись.
Поднялся боярин на четвереньки, отряхнулся, лицо в грязи, злое, надменное.
— Как ты смел, смерд… — говорит Грязнову. — Как ты смел на меня, князя и боярина, руку поднять?
А Грязнов на Ивана оглянулся — видит, что тот доволен, и пуще прежнего хохочет:
— Я, боярин, на тебя не руку — я ногу поднял! Яко пес шелудивый на забор!
А царь глядит на злое лицо дяди Михаила — и вдруг чувствует, что жжет что-то его руку. Глядит — а перстень, что на его руке, темным огнем разгорелся, и лик на печати ожил, змеиными глазами горит, глядит на боярина. И узкие губы шевелятся. И голос, никому, кроме Ивана, неслышный, шепчет:
— Убей его!
Поглядел Иван на боярина — и впрямь, слишком большую волю дядя взял, забыл, кто здесь государь. Пора его осадить, пора на место поставить.
Оглянулся Иван на своих дружков-малолетков, подмигнул им и говорит:
— А что, отроки, не туда мы наши ножички мечем, куда следует. Вот хорошая мишень для наших ножичков. Кто первый в боярина попадет — тому от меня полтина.
Растерялись отроки, не знают, как быть: князь Михайло — важный боярин, большая у него власть. А Иван — кровный государь, хоть и малолетний…
Первым, как всегда, Гришка Грязнов решился: где наша не пропадала! Примерился и метнул в боярина ножик.
На боярине шуба толстая, тяжелая, а ножик небольшой, глубоко не воткнулся, а все одно больно.
Вскрикнул боярин, не столько от боли, сколько от гнева, лицо побагровело, шагнул вперед, посох поднял.
— Как смеешь, смерд! Да я же тебя…
Но тут остальные отроки осмелели, принялись в него свои ножички метать. Много их, утыкали ножички боярина, ровно иглы ежа, он рот разевает, крикнуть хочет — а голоса-то и нет. Страшно боярину — никак, смерть его приходит, от детских маленьких ножей… страшная смерть, унизительная.
Вперед шагнул — вроде держат еще ноги, не с такими врагами приходилось ему биться, и выходил он из тех поединков живехонек. И из этого как-нибудь выйдет.
Вертит боярин головой, как медведь, которого обсели охотничьи собаки.
А Иван глядит то на дядю, то на перстень свой любезный. И видит, что лик на перстне доволен, улыбается, змеиные глаза щурит — по его желанию все вышло, по его воле.
Справился наконец князь Михайло с голосом, повернулся к племяннику, говорит: