Перстень Царя Соломона

—  Но ты, дядька Константин, не робей. Я завтра еще громче орать о том буду. Не глухие же они. Так что выбере­шься ты отсюда, ей-ей, выберешься,— слышится мне ше­пот.

Вот же чудак попался. Одно слово — Апостол. Так он пока ничего и не понял.

— Ладно,— отвечаю.— А теперь помолчи, мне тут по­думать надо, что завтра говорить.

— А чего тут думать? — удивляется.— Правду, вестимо.

Хорошо, в темноте не видно, как я улыбаюсь от его слов, а то подумал бы, что у меня крыша поехала. Я даже говорить ему ничего не стал — бесполезно. Только хлоп­нул ободрительно по плечу, чтоб не терял бодрости, а в от­вет — стон. Оказывается, пареньку уже досталось, и из­рядно. Поработал над ним кат, всыпал два десятка плетей по указке подьячего. Правда, как заверил Андрюха, хлес­тал без вывертов, без оттяжки, и не кнутом — плетью, по­тому оно терпимо. Трогать больно, а так ничего. То есть снова меня успокаивает.

Ну, Апостол, точно сгинешь ты на Руси. Помнится, я говорил, что ты со мной пропадешь. Не отказываюсь, и впрямь можешь пропасть. Только без меня ты загнешься еще быстрее. Теперь уж деваться мне вовсе некуда — не для себя одного придется ход на свободу прорывать, а для двоих, иначе совесть потом заест.

Ради приличия я на всякий случай обошел по перимет­ру все свое узилище — мало ли. Вдруг где какая лазеечка обнаружится — ночь большая, так мы бы ее расширили. Но нет, средневековая КПЗ оказалась крепкой. Бревна чуть ли не в обхват, дубовые, свежие. Не жалеют ценных сортов дерева на Руси для поганых татей. Хотя постой, ка­кие же мы тати? Ну Андрюха еще куда ни шло, да и то, если разбираться, то он в шайке, как рассказывал, всего неделю и ни в одном набеге не участвовал. А уж я бери рангом выше — в воры записан. Статья пятьдесят восемь, пункт не помню какой — подготовка диверсионных актов против руководства страны. Во как.

Ах да, статья из другой оперы, а тут действует Судеб­ник. Но ничего, что лбом об топор, что топором по лбу — все равно больно. Больнее только топором по шее. Прав­да, говорят, помогает от перхоти. Сам не проверял, но если не продумаю, как себя завтра вести, чтоб не просто вылезти, а и Андрюху вытащить, то скоро об этом узнаю точно. И Андрюха узнает. Апостолам согласно их рангу вроде бы полагаются распятия, но дыба тоже подойдет.

Кстати, немного непонятно. Чин у меня повыше, а раз­говоры со мной, если сравнивать с Андрюхой, куда дели­катнее. К чему бы это? Или Разбойная изба занимается то­лько татями, а ворами ведает исключительно ведомство Григория Лукьяновича, по прозвищу Малюта, который прадедушка Берии, Ежова и Ягоды. А не осерчает ли Ма­люта, что этот шустрый тощий подьячий залез в его епар­хию? Может, наверное, иначе бы меня особо не берегли.

Ладно, подумаем и о том, как нам получше стравить местный народец и науськать средневековый КГБ на их­нюю милицию или, наоборот,— припугнуть подьячего Малютой, потому что если Григорий Лукьянович прозна­ет, этого Митрошку не спасет никакой Григорий Шапкин, кишка тонка.

А сам все расхаживаю и думаю. За двоих тружусь, со­гласно все тому же Судебнику, в котором сам холоп за себя не в ответе,— с хозяина спрос. И под нос мурлычу, чтоб лучше размышлялось, настрой себе создаю:

Часто, Судьба, ты со мною груба,

Даришь одни неудачи. Только учти, я тебе не раба, Я совсем не слаба, и я могу дать сдачи.

Что ж, если даже женщина не хочет смириться, то мне, мужику, сам бог велел зубы оскалить. И дальше думаю. К утру лишь и угомонился. Так устал, что не смутила ни­какая вонь — удрых прямо на охапке прелой соломы.

Выспаться конечно же не дали — здесь поднимают рано. И пытать, судя по всему, тоже начинают поутру. На­верное, чтоб растянуть удовольствие на весь день. Одно хорошо — повели на допрос только меня одного, а значит, Андрюху на сегодня оставили в покое. Это славно, парень целее будет. Пускай только на сегодня, но и то неплохо. А о дне завтрашнем сейчас загадывать ни к чему. Не та си­туация, потому как у нас с ним нынче каждый день, как последний.

И снова пришлось удивляться. Не с пыток начал Митрошка, или, как он себя важно назвал, Митрофан Евсеич. Вначале повел на экскурсию, стал хвалиться своим хозяй­ством.

Оказывается, и палачам есть чем похвастаться. Вооб­ще-то поначалу мне в его пенатах чуть не заплохело. Запах крови, знаете ли, он и хирургу не по душе, даже если тот каждый день орудует скальпелем. Хотя ему-то что — во-первых, в операционной стерильно, моют каждый день, прибирают, во-вторых, кровь там свежая, в-третьих, марлевая повязка на лице, в-четвертых, самому врачу не до запахов — он в делах, в работе, отрезает-пришивает.

Тут же все иное, начиная с самой крови, точнее ее запекшихся то тут, то там застарелых, гнилых ошметок. А если добавить, что вся она замешена на страданиях, на адской боли, щедро приправлена дикими криками, то да­льше можно и не продолжать.