Первая гражданская война в Риме

Версия Плутарха, явно направленная на возвеличивание роли молодого Помпея, во многих отношениях доверия не вызывает[691]. Тем не менее зерно истины в этом рассказе есть (Bennett 1923, 61). Анкона[692] находилась на севере Пицена, и неудивительно, что в армии Цинны оказалось немало воинов, преданных Помпею, «унаследовавшему» влияние и связи отца (Geizer 1942, 22). К тому же последний ничего не выигрывал на тот момент от гибели консула (Seager 2002, 26). С другой стороны, вполне вероятно, что Цинна стал подозревать Помпея в намерении перейти на сторону Суллы, а тот, в свою очередь, настраивал воинов из Пицена против консула (Keaveney 1982b, 116-117). Таким образом, мятеж носил спонтанный характер[693]

лишь до известной степени, не являлось совершенно случайным актом и убийство Цинны[694]. Консул, начавший переправу до начала навигации, свел элемент случайности почти к нулю, ибо рано или поздно один из отрядов наверняка попал бы в бурю, а гибнуть в волнах воины явно не собирались. Кроме того, Цинна, очевидно, не разобрался в ситуации и не проявил необходимой гибкости. В итоге режим лишился наиболее авторитетного вождя и продемонстрировал свою слабость, поскольку его руководители выполнили главное требование мятежников и, судя по всему, оставили без наказания даже непосредственных убийц консула.

Карбон оказался в весьма щекотливом положении. Плебейские трибуны призывали его в Город для проведения выборов консула-суффекта[695] взамен погибшего Цинны, но он, естественно, предпочитал оставаться на вершине власти один. Трибуны стали угрожать ему лишением власти (!)[696]

. Карбон — очевидно, не желая обострять обстановку — приехал, наконец, в Рим, но отложил выборы под предлогом неблагоприятных знамений[697]. Затем молния ударила в храмы Луны и Цереры в Городе, и авгуры перенесли выборы на день летнего солнцестояния. В дальнейшем вопрос о назначении консула-суффекта; судя по всему, не поднимался, и Карбон до конца года оставался единственным консулом[698].

Тем временем в Рим прибыли послы от Суллы[699]

. По словам Аппиана, опальный проконсул в новом письме заявлял, что никогда не станет другом людей, совершивших такие преступления: (т. е. марианцев), но если государство предоставит им возможность спастись, он возражать не будет (τή πόλει δ’ ού φθονήσειν χαριζομένη τήν σωτηρίαν αύτοΐς). Что же до безопасности, то и ему, и тем, кто нашел убежище в его лагере, обеспечит ее войско Суллы. Он также требовал признать за ним его проконсульскую власть, должность авгура, имущество и т. д. (Арр. ВС. I. 79. 360-361).

Любопытно, что Сулла, говоря о судьбе вождей марианского режима, не отвечал на предложения сената, а развивал тему, поднятую им самим в первом письме. Означают ли слова Аппиана, что опальный проконсул готов был пойти на амнистию своих врагов, как иногда считается[700]? В этом позволительно усомниться — речь шла явно об изгнании, которое означало для Карбона и остальных руководителей режима не только крах политической карьеры — они оказывались полностью во власти Суллы, который в любой момент мог расправиться с ними в нарушение всех обещаний.

В эпитомах же Ливия (per. 84) сообщается лишь о том, что будущий диктатор ограничился просьбой об амнистии изгнанникам. Эта версия чрезвычайно выгодна для него, о других пунктах его письма ничего не сказано, что, впрочем, может объясниться избирательностью эпитом, однако в том виде, в каком она изложена их составителем, воспринимать ее как достоверную не приходится. Возможно, у Ливия речь шла о том, что это было главное условие Суллы[701], который, по мысли писателя, ео ipso

заботился не о себе, а о других, тогда как марианцы, отказываясь от соглашения, руководствовались исключительно эгоистическими соображениями.

Сенат рассмотрел требования мятежного проконсула и пришел к решению о роспуске армий обеих сторон. Эпитоматор Ливия (per. 84) уверяет, будто имелись в виду прежде всего войска Карбона (pulsus est, senatusque consultum per factionem Carbonis et Marianarum partium factum est, ut omnes ubique exercitus dimitterentur). Однако это лишь трактовка римского писателя (если она точно передана в периохах), крайне неприязненно относившегося к марианцам и стремившегося продемонстрировать поддержку Суллы сенатом. Но проигрывал от такого решения тот, чьи легионы обладали большей боеспособностью, т. е. Сулла, а потому решение сената подразумевало в первую очередь его, а не марианцев[702]. Это был своего рода ответ сената на похвальбу победителя Митридата тем, что безопасность ему обеспечивает армия. Его власть проконсула, таким образом, аннулировалась не только юридически (это сделали давно, объявив его hostis), но и фактически. Об удовлетворении требований Суллы речи не шло, он по-прежнему оставался hostis. Ему опять предлагалось положиться на милость сената.