Покоивка растерянно охнула, прижала ладони к щекам, будто инстинктивно защищаясь от оплеухи, хотя пан сейчас был настолько слаб, что и руку поднять бы смог лишь с огромным трудом.
– Пшепрашем пана… Так ее же нет! Уехала!
– К-куда?! – хриплым клокочущим голосом произнес Чаплинский, глаза которого тотчас свирепо вспыхнули.
– Один Езус ведает куда! – всхлипнула перепуганная баба. – Поехала к пану лекарю, чтобы о чем-то спросить, и пропала! На другой вечер, как пана ранили! И до сих пор ни слуху ни духу… Мы уже всю округу обшарили, всех спрашивали, кого могли, – как в воду канула!
– А-а-а!!! – зарычал шляхтич, стиснув кулаки. Он сейчас был похож на безумца.
– Требую, чтобы пан успокоился! Иначе я снимаю с себя всякую ответственность! – нахмурился медик. – Пан сейчас не в том состоянии, чтобы…
– К-кучера сюда! Живо, пся крев! Запорю всех насмерть! – перебив его, прохрипел пан Данило. Казалось, клокочущая ярость придала ему сил. – Кому сказано, живо!
После допроса кучера, бледного и трясущегося как осиновый лист, кое-что прояснилось. Да и лекарь, видимо решивший, что уговаривать упрямца – и себе, и ему дороже, подтвердил, что кучер являлся в его дом и спрашивал, примет ли он в столь поздний час пани, обеспокоенную состоянием раненого мужа. А после согласия вдруг прибежал снова и заявил, что возок вместе с пани исчез! Уехала, не дождавшись ответа.
– Дьяволица… – простонал шляхтич. У него было лицо, как у безумца. – Исчадие преисподней! Искать! Найти и вернуть! Силой, если упрется! Иначе, клянусь ранами Езуса, всех на пали посажу! В погоню, живо! Я вас, сукиных…
Голос прервался. С хриплым, протяжным стоном Чаплинский запрокинул голову и лишился чувств. Повязка на голове быстро набухала кровью.
Лекарь ахнул, вполголоса помянув упрямого осла и матушку пациента.
– Пан Анджей сердится на меня? – смущенно спросил Тадеуш. – Езус свидетель, никакой лести и в мыслях не было! Только восхищение, искреннее восхищение!
– Нет, не сержусь.
Боюсь, ответ прозвучал не очень-то искренне… На самом деле сердился. Не столько на моего помощника, сколько на себя самого.
Было чертовское искушение во всем признаться. Мол, так и так, задумался утром о своем и плохо расслышал вопрос, касавшийся авторства «виршей», поэтому и ответил машинально, не думая. А потом отступать было уже поздно: побоялся попасть в неловкое положение и уронить свой авторитет… Но переборол его. Ибо, как гласит старый армейский анекдот, согласно пункту первому, командир всегда прав, а согласно пункту второму, если он неправ, то следует еще раз прочитать пункт первый.
Полковник вздохнул. Наступила неловкая тишина, прерываемая лишь топотом множества копыт и скрипом полозьев.
Несмотря на настойчивые уговоры князя, мы не остались ночевать в его поместье и сразу после ужина отправились домой, отговорившись тем, что хоть жены и знают, где мы находимся, а все же лишний раз волновать их в таком деликатном положении не стоит. Вишневецкий нехотя согласился, только дал дополнительную охрану.
– Вы мне слишком дороги! А время позднее… Как говорится, береженого и бог бережет.
Стоял бодрящий морозец. Прямо перед нами ярко горел Сириус, справа от которого разместилась исполинская фигура Ориона. Я машинально вгляделся в линию из трех едва заметных звезд, обозначавших меч, стараясь увидеть крохотное сероватое пятнышко вокруг средней из них – знаменитую Большую Туманность.
– Все-таки пан рассержен, – с грустью резюмировал Пшекшивильский-Подопригорский. – Прошу прощения, я не хотел!
– Бросьте, пане! – поморщился я. – Не за что извиняться. Честное слово, дело не в этом!
– А в чем же тогда?
– Э-э-э… Ну, вот сам не могу объяснить! Почему-то стало тяжело на душе, а по какой причине – одному Богу известно.
– Это плохой знак, – очень серьезно сказал молодой полковник. – Видимо, пану грозят нешуточные неприятности! Надо быть предельно осторожным.
«Спасибо, утешил!» – вздохнул я про себя.
Глава 11
В маетке Чаплинского все слуги носились, как растревоженные муравьи. Крутой нрав пана был хорошо известен, и испытать на себе его злобу никому не хотелось. Правда, перед тем как выполнить его приказ и помчаться в погоню за беглянкой, следовало решить: куда именно?
После долгих расспросов, криков и ругани управителю, возглавившему «следствие», удалось выяснить, что пани сразу же после первого визита лекаря отчего-то велела проследить за тем самым шляхтичем, который едва не отправил на тот свет ее супруга. Это уже была какая-никакая ниточка. Тут же нашелся и слуга, выполнявший приказ пани. Он рассказал, в какой корчме остановился Брюховецкий, покинув маеток после поединка.
– Наверняка с этим шляхтичем бежала! – не удержавшись, выпалила старшая покоивка, которая терпеть не могла Елену.
Поначалу управитель отмахнулся от слов «глупой бабы», но слуги, подававшие на стол в тот день, когда случилась ссора между Чаплинским и Брюховецким, в один голос заявили, что пани вела себя очень подозрительно. Словно подзуживала гостя, чтобы не случилось примирения, к которому толкало прочее «пышное панство».