И Дарте рассказал.
Приказ о выводе двух батальонов вызвал подлинный взрыв. Легионеры, не повинуясь своим начальникам, бурно протестовали, а сегодня, после полудня, стали в беспорядке покидать казармы. Возмущённые нарушением устава, согласно которому им полагалось нести службу только в столице, и вовсе не желая отправляться на фронт, они громко ругали правительство, обвиняя его в беззаконии и тирании, и их шумные сборища на улицах начали привлекать толпы народа. Послышались проклятия в адрес Директории, затем стали требовать низложения вероломного правительства. Казалось, народ и армия объединились в общем порыве, в общей ненависти к угнетателям, и достаточно подать сигнал…
…Горячий Дарте, не досказав, упал в кресло. Остальные, напротив, вскочили.
— Дошёл ли по назначению наш призыв к легиону, составленный сегодня утром? — спросил Буонарроти.
— Он-то, я думаю, и вызвал сегодняшние события, — ответил Дарте.
— Зачем же медлить? — воскликнул Марешаль. — Победа сама идёт к нам в руки!
— Ты можешь быстро поднять всех своих людей? — обратился к Дарте практичный Дебон.
— Это уже сделано. Мы с Жерменом собрали всех военных агентов. Они наготове. Кроме того, легионеры создали свой комитет, люди из которого связались с Жерменом.
— И всё же, — сказал Бабёф, — не следует делать решительный шаг немедленно. Мы ещё не знаем, как всё обернется завтра. Едины ли легионеры в своём порыве? Поддержит ли их народ Парижа? Кроме того, Полицейский легион — это не вся внутренняя армия. У нас нет известий из Гренеля и из других мест. Дождёмся завтрашнего дня.
Завтрашний день показал правоту сомнений трибуна. Утром 10 флореаля (29 апреля) правительство поспешило издать декрет о роспуске Полицейского легиона.
Это был весьма хитрый ход.
Большинство легионеров подчинилось декрету с радостью: он снял угрозу посылки на фронт.
Стало ясно, что многие солдаты склонились к бунту не вследствие приверженности к идеям Равных, а из чисто эгоистических интересов.
При таком положении дел преждевременный сигнал к восстанию обернулся бы для заговорщиков неминуемой гибелью.
Однако выяснилось, что далеко не все легионеры думали лишь о собственном благополучии; среди них обнаружилось немало подлинных патриотов, уже скомпрометированных близостью к заговорщикам. Бабувисты позаботились, чтобы еще теснее сплотиться с этими солдатами, помогли им найти жильё и укрыться от «забот» Директории. Из этой массы беглецов Бабёф рассчитывал создать передовую часть повстанческой армии.
Зная о настроениях, возникших в народе, и боясь утерять благоприятный момент, Тайная директория, отказавшись от немедленного восстания, вместе с тем не собиралась откладывать его надолго: теперь ведь время считалось уже не на месяцы и недели, а на дни и часы.
Написав эти слова, биограф Бабёфа подумал и сделал примечание:
Известно, что статья 3 Декларации об образовании Тайной директории устанавливала: имена её членов не должны быть известны даже главным агентам.
Сегодня этот основной принцип конспирации был впервые нарушен.
Могли ли в тот момент вожди заговора догадаться о всех последствиях своего рокового поступка?