Первый ученик

И совсем тихо-тихо, на ухо:

- У нас тоже был обыск. У отца все перерыли.

- Да ну? - испугался Самоха. - Не может быть!

- Тсс! Ты не шуми. Я тебе правду говорю, только ты никому ни звука. Все перерыли, но ничего не нашли. Так и ушли ни с чем. Мать испугалась, а отец - ничего, сидел и улыбался только.

- А за что это аресты? В чем дело? Ты знаешь?

- Знаю… Рабочие хотят, чтобы не было царя. Есть такие революционеры. Вот они и стараются, чтобы все рабочие были заодно. Эти революционеры - они… они же и есть рабочие… Только ты, Самоха, язык держи за зубами.

- Так, - задумался Самохин. - Значит, они вроде, как мы, против Швабры. А по-моему, все-таки лучше царь, чем Швабра. Царь мне ничего не сделал, а Швабра поедом ест.

- Ты не понимаешь, - обиженно сказал Мухомор. - Сравнил тоже… Ты и рабочие… Царь и Швабра…

А сам подумал: «Вот досада! Не умею объяснить как следует». Вдруг обрадовался: сообразил. Сказал:

- Не будет царя - и Швабры не будет. Свобода будет в гимназии. Придираться не будут, любимчиков не будет. Лафа будет. Зря наказывать не будут. В карцер дверь кирпичами заложат - и крышка.

Самоха рот разинул. Подумал и сказал недоверчиво:

- Ну, это ты чересчур. Что же, у нас и Попочки не будет? И без обеда оставлять не будут? Чепуха. А Лихов что делал? Он тоже против царя? Против карцера?

- Конечно.

- Влетит ему теперь, да? Из гимназии тю-тю… А хороший он был. Я у него папиросы брал. И всегда он такой серьезный. Раз я стою в уборной, и Лихов стоит. И этот, как его… Веретенников, у которого отец гостиницу держит. Вот Веретенников и говорит Лихову: «В России революцию нельзя делать: в деревне - мужичье, а рабочие - пьяницы. Им дай власть - они перепьются и всех перережут. Будет один грабеж, и больше ничего».

А Лихов его дразнит. Спрашивает: «А тебе жалко, если у твоего папы гостиницу отберут?». - «Конечно, жалко, - говорит Веретенников. А потом добавляет, знаешь, с такой ядовитой насмешкой: «Хорошо, что у тебя, кроме старых штанов, ничего нет». - «А я, - говорит Лихов, - за тебя и штанов старых не дал бы».

Ну, тут они и повздорили. Народу собралось много. Шум подняли. Попочка заскочил. Старшеклассники к нему: как, мол, можно без царя? Попочка как начал их ругать, как начал их ругать! А потом увидел меня и набросился: «А ты, - говорит, - чего тут среди старших крутишься? Чего всякие глупости слушаешь?»

И прогнал из уборной.

- Мне Лихова жалко, - сказал Мухомор. - Давай соберем ему денег. В Сибири, знаешь, ему плохо будет.

Самоха с радостью:

- Вот это ты хорошо придумал! Обойдем потихоньку все классы и соберем. Айда! Давай сейчас собирать. Я у сестры рубль выпрошу.

Мухомор не успел ответить, как ударил звонок.

- Что это? - удивленно спросил Самоха. - Еще перемена не кончилась, а уже звонят. Пойдем. Что-то есть…

А по коридору уже топали две сотни ног. Парадный зал был распахнут настежь. Попочка суетливо расставлял гимназистов парами и кричал:

- В зал! В зал, господа! Живей!

Построились в зале рядами и загудели. Каждый допытывался:

- В чем дело? Что будет? Зачем собрали?

Попочка отвечал коротко:

- Узнаете. Не галдеть!

Вдруг в зал - сам Аполлон Августович. Серьезный-серьезный. А за ним - батюшка и Швабра.

- Тсс! - поднял руку Попочка. - Смирно!

Аполлон Августович встал лицом к шеренгам. Молча и испытующе разглядывал серые ряды. Батюшка кусал бороду и украдкой выглядывал из-за его спины. Швабра рассматривал потолок…

- Дети, - тихо начал директор.

В задних рядах солидно откашлялись восьмиклассники. Кое-кто осторожно пощупал пробивающиеся усы…

- Дети, - еще раз сказал директор и, заметив малышню, обратился к Попочке:

- Этих уведите. Оставьте с четвертого по восьмой включительно.

Малыши обиженно вышли.

Когда за ними закрылась дверь, директор сделал шаг вперед и спросил:

- Дождались?

И вдруг визгливо:

- Чтоб у меня этого больше не было! Безобразие! Позор! Осрамили учебное заведение.

И снова сделал большую паузу, колко впиваясь глазами в каждого.

И опять тихо:

- Достукались… Дочитались подпольных книжек… Прокламаций… С бунтарями знакомство завели?… Идеи безнравственные…

Сердито покрутил в воздухе пальцем.

- Бессмыслицей отравились. Корову через ять пишете, а туда же… Ну, хорошо, - переменил он тон, - пусть вам не жаль чести гимназии, чести мундира. Пусть. Но отцы, но матери?… Матери, которые вас воспитывали, холили, берегли… Эх!

Достал платок и высморкался.

- Государство дает вам знания, образование, воспитание…

- Поведение, внимание, прилежание, - тихо добавил Самоха.

- А? - не расслышал директор. - Да-да, воспитание… На вас надеются… Вас готовят быть честными чиновниками в разных ведомствах, а вы… А вы политикой вздумали заниматься. Ну что общего между гимназией и политикой? Какое вам дело до политики? Преступниками хотите быть? Да?

Коля Амосов испуганно смотрел на Швабру, а Аполлон Августович продолжал:

- Я не говорю о всех. Большинство из вас несомненно благоразумны, но вот ваш товарищ Лихов… Вы уже все слышали, что случилось с ним?

- Да, - твердо ответил кто-то, - слышали. Просим освободить Лихова…

- Это кто сказал? Я спрашиваю: кто сказал?!

В зале молчали.