Песнь крови

Никто не ведает, что стало с ним после, хотя иные говорят, что самыми холодными ночами на месте, где некогда стояла та деревня, слышится смех, разносящийся по лесам, ибо так бывает с теми, кто целиком и полностью предался Тьме: не дано им освободиться от жизни, и путь Вовне закрыт для них во веки веков.

Аль-Сорна умолк, лицо его сделалось задумчивым, и он снова посмотрел на меч, лежащий у него на коленях. У меня возникло ощущение, что эта отвратительная история чем-то для него важна: он рассказывал ее с такой серьезностью, что было очевидно: он видит в ней некий смысл, которого я не постигаю.

– И вы всему этому верите? – спросил я.

– Говорят, в сердце каждого мифа содержится зерно истины. Быть может, со временем какой-нибудь ученый господин, вроде вас, и обнаружит, какая истина стояла за этим.

– Фольклор – не моя сфера.

Я отложил в сторону лист, на котором записывал историю о ведьмином ублюдке. Миновало несколько лет, прежде чем я перечитал ее снова, и к тому времени у меня были причины горько пожалеть о том, что я не последовал содержащимся в ней намекам.

Я протянул руку за свежим листом и выжидательно взглянул на него.

Он улыбнулся.

– Ну, давайте я вам расскажу, как впервые познакомился с королем Янусом.

Глава первая

В месяце пренсуре они начали заниматься верховой ездой. Кони их были сплошь жеребцы, не старше двух лет: юным всадникам – юные лошади. Коней выдавали под строгим наблюдением мастера Ренсиаля, который, по счастью, в тот день вел себя менее странно, чем обычно, хотя, подводя мальчиков к выделенным им коням, он непрерывно что-то бормотал себе под нос.

– Да, большой, да, – рассуждал он, меряя взглядом Баркуса. – Силу надо.

Он взял Баркуса за рукав и подвел его к самому крупному коню, массивному гнедому жеребчику ростом не менее семнадцати ладоней[6].

– Вычисти его и проверь подковы.

Каэниса подвели к легконогому темно-гнедому, а Дентоса – к коренастому коню, серому в яблоках. Жеребец Норты был вороной, с белой звездочкой во лбу.

– Быстрый… – бормотал мастер Ренсиаль. – Быстрый всадник – быстрый конь.

Норта смотрел на коня молча – с тех пор, как он вышел из лазарета, он почти на все так реагировал. На постоянные попытки товарищей втянуть его в разговор он либо пожимал плечами, либо вообще никак не отзывался. Оживал он только на тренировочном поле: теперь он как-то особенно яростно размахивал мечом и алебардой, и все они из-за этого ходили в порезах либо в синяках.

Ваэлину достался крепкий рыжеватый жеребчик с россыпью шрамов на боках.

– Отловленный, – сказал ему мастер Ренсиаль. – Не породистый. Дикий конь из северных земель. Еще не полностью укрощен, твердая рука нужна.

Конь Ваэлина оскалился и звонко заржал, осыпав его брызгами пены. Ваэлин невольно попятился. Верхом он не садился с тех пор, как оставил дом своего отца, и теперь необходимость сесть на лошадь его несколько пугала.

– Сегодня поухаживайте за ними, в седло сядете завтра, – наставлял их мастер Ренсиаль. – Заслужите их доверие, и они понесут вас в битву, а если не добьетесь их доверия, то вам конец.

Он умолк, взгляд его сделался расплывчатым, что обычно предвещало либо новый залп бессвязного бормотания, либо вспышку ярости. Мальчики поспешно повели коней в конюшню, чистить.

На следующее утро они начали учиться верховой езде, и в ближайшие четыре недели почти ничем другим и не занимались. Норте, который ездил верхом с малолетства, это давалось лучше всех: он во всех состязаниях неизменно обгонял товарищей и относительно легко преодолевал любые препятствия, которые устраивал для них мастер Ренсиаль. Состязаться с ним удавалось только Дентосу: тот сидел в седле как прирожденный всадник.

– Я ж, бывало, летом, что ни месяц, в скачках участвовал, – объяснял он. – Маманя выигрывала кучу денег, ставя на меня. Она говаривала, что я, мол, и ломовую лошадь бежать заставлю.

Каэнису и Ваэлину верховая езда давалась неплохо, хотя и не без труда, а вот Баркус быстро обнаружил, что эти уроки ему не нравятся.

– Такое ощущение, что меня лупили по заднице тысячей молотов! – простонал он как-то вечером, укладываясь на постель лицом вниз.

Прочие же вскоре привязались к своим скакунам, дали им имена и понемногу научились разбираться в их повадках. Ваэлин дал своему жеребцу имя Плюй, потому что тот вечно плевался в ответ на все попытки мальчика завоевать его доверие. Плюй постоянно пребывал в дурном настроении, имел привычку размахивать копытами во все стороны и внезапно дергать головой. Попытки завоевать его расположение с помощью сахарных палочек или яблок не помогали унять врожденную злобность этой скотины. Единственным утешением было то, что с другими Плюй вел себя еще хуже. И, невзирая на скверный норов, конь оказался резвым и басстрашным: он часто хватал зубами других лошадей, когда они неслись навстречу друг другу, и никогда не чурался схватки.