Песнь о Перемышле

«Товарищ командир! — раздался сверху испуганный голос, и по ступенькам не сошел — скатился наблюдатель. — Там… там…»

Иван не дослушал и пулей взлетел наверх. Солдат показывал в прорезь. Командир вырвал у него из рук бинокль, взглянул и замер. То, что он увидел, поразило его. Но он стоял молча, не говоря ни слова. Только концы пальцев, впившиеся в бинокль, мертвенно побелели. И по виску из-под фуражки катился пот.

Он увидел в поселке немцев. В центре, где был штаб, развивался на высоком шесте флаг с фашистской свастикой. По дороге шла колонна танкеток, в них победно торчали черные кожаные фигурки. И там, на гребне, в саду тоже виднелись чужие фигурки, шнырявшие по-хозяйски с корзинами в руках.

«Все, конец! — билось тяжелыми толчками у него в мозгу… — А где же наши, „Тула“? От обиды он скрипнул зубами. „Ушли, бросили!“ Теперь ему стало все ясно. Они не могли уйти днем, тогда эти, на танкетках, догнали бы и ударили в спину. Ушли, наверно, ночью, скрытно… „А вдруг еще вернутся?“ Впрочем, что гадать, сейчас надо держать ответ перед самим собой. Но главное — перед своими бойцами.

Что он им скажет, чем объяснит этот внезапный отход? Неожиданным вклинением противника? Однако ночью никто не слышал выстрелов. Лучше так: ушли временно, по приказу высшего командования, оставив в тылу опорные пункты…

Но объяснять ничего не пришлось. Когда он спустился вниз, его уже ждал строй. У лейтенанта отнялся голос. „Ребята, — шепотом сказал он, — мы окружены“. Суровое молчание показало, что об этом все знают. „Что будем делать?“ Но тут же по их лицам понял неуместность вопроса. „К выполнению приказа готовы!“ — ответил за всех помкомвзвода. Лейтенант покачал головой. „Будем драться!“ — уже внятно сказал он. И строй уверенно выдохнул: „Будем!“

Они дрались ожесточенно. Но не так, как дерутся находящиеся в окружении пехотинцы, конники или танкисты, то есть подвижные войска, главная цель которых — пробиться к своим. Вернее, здесь было все, что и у других окруженцев, — и стойкость, и ярость, и безоглядная храбрость, но не было лишь одного — возможности отойти от своего дота. Наоборот, эти железобетонные стены были их единственной надеждой на спасение. Лишь бы они выдержали! А там, смотришь, что-то произойдет: вернутся наши с большими силами и отбросят немцев.

Но стены постепенно рушились, и с ними рушилась надежда. А ожесточение росло. И росла решимость стоять насмерть.

…Вечером второго июля, когда была отбита последняя атака и немцы, утащив с поля раненых, отошли, командир дота, пошатываясь, подошел к стене и начертил еще одну полоску, одиннадцатую по счету. Потом рухнул на койку, посидел, опустив голову. Пошарив в карманах, нашел портсигар, закурил.

Одиннадцать дней войны, из них четыре — в окружении. Сколько суждено им еще продержаться? Иван прикинул, что у него осталось в активе, и горько усмехнулся. Одно орудие, один пулемет. И всего семь бойцов.

Голова командира клонилась и от усталости, и еще больше от тяжелых мыслей. Каждый день приносил потери — и в людях, и в технике. Счет им открылся еще в тот несчастный вечер, когда он послал связных в штаб. Так и неизвестно, куда делись те двое, наверное, напоролись на вражеское охранение.

На следующий день, уже к вечеру, немцы обнаружили, что в доте остались „красные“, и через звукоустановку предложили сдаться. Обещали сохранить жизнь. Ответом были несколько снарядов, разметавших их танкетки на подступах к селу. Но фашисты, не ожидавшие такого ответа, разозлились и, протрудившись всю ночь, отыскали помпу, подававшую воду в дот, и вывели ее из строя.

Теперь воду приходилось добывать с риском для жизни. Бросали жребий — обгорелой спичкой или монетой — кому идти к ручью. Тех, кому выпадала эта доля, нагружали канистрами, банками, котелками, плотно приторачивая их, чтобы не гремели. Осторожно открывалась дверь, и водоносы уходили в темноту. Но окрестность заливал ослепительный свет ракеты, водоносы камнем падали на землю. Первый же из таких походов стоил жизни еще одному.

А дальше? Дальше противник, видимо, уразумев, что этот орешек расколоть не так-то просто, предпринял новый маневр. Его артиллерия принялась обстреливать каждую амбразуру. Стреляли для большей точности не таясь, прямой наводкой. Но силы уже были слишком неравными. И вот прошло еще три дня. Итоги печальные. Одна амбразура уже молчит: орудие заклинило. Бронированный колпак снесло вместе с пулеметом. Хорошо хоть пулеметчик уцелел: повезло, выбросило волной в ходовой люк, только ребра намяло… Электростанция вышла из строя: перебило проводку, теперь чини не чини, толку все равно не будет. Лейтенант распорядился изготовить коптилки из бинтов и ружейного масла. Было два аккумулятора: один отдал в боевую рубку, другой поставил у себя.