Песнь одиноких китов на частоте 52 Гц

С красным лицом Синаги попытался вцепиться в меня. Сзади тихонько вскрикнул Пятьдесят Два, и я расправила плечи, пытаясь закрыть ребенка собой. За мгновение до того, как старческие руки ухватили меня за волосы, Муранака остановил председателя.

– Ну-ну, господин директор, успокойтесь, пожалуйста. Давайте-ка сядем, хорошо?

Синаги вырывался из рук Муранаки, который пытался его усадить.

– А ты чего?! Ты что, тоже веришь этим девчонкам, а не нам с Котоми?

– Помните, вы нам когда-то рассказывали, что правду говорит тот, кто смотрит прямо в глаза. Они смотрят, а вот вы – нет.

Дедок перевел взгляд на нас с Михару. Мы тоже посмотрели на него, и он, не выдержав, отвел глаза. Муранака почти насильно заставил его сесть.

Я поняла, что все это время не дышала. Шумно выдохнув, я оглянулась на Пятьдесят Два – он сидел, съежившись и обхватив колени руками, и мелко дрожал. И тогда без капли сомнения я сказала ему:

– Не бойся. Я ни за что им тебя не отдам!

Мальчик поднял голову и безнадежным взглядом посмотрел на меня. Почти в ту же секунду бабка спросила:

– Председатель, вы ведь знаете, как связаться с Котоми? Позвоните-ка ей, вызовите сюда. Я буду посредником, разберемся во всем. Махоро, дай-ка председателю телефон.

Муранака вынул из кармана мобильный и протянул его. Дедок задумчиво посмотрел на телефон в руках Муранаки и бессильно покачал головой, в какой-то момент он так сильно сгорбился, что стал куда меньше.

– Откуда ж мне знать? Она сказала, что для поисков ей нужны деньги, выгребла все из дома и уехала с каким-то мужиком.

Он потупился, а потом будто стал съеживаться с каждой секундой.

– Я пытался их остановить, но тот мужлан меня ударил, а Котоми села на пассажирское сиденье и даже не посмотрела в мою сторону.

Он глубоко вздохнул, будто его душа рвалась наружу, и поднял глаза. Минуту назад он был готов взорваться от злости, однако теперь стал просто обессилевшим стариком с мутными, желтоватыми белками глаз.

– Муранака, что я должен был сделать? Так берег Котоми, трясся над ней, а она не просто покатилась по наклонной, а рухнула в какую-то яму. Бросила меня, сбежала. Когда вернулась – стала бить собственного ребенка, как собаку, ругаться последними словами, так что уши хотелось зажать. А может, это не Котоми? Моя дочка не могла так опозорить меня, не могла сбежать… Да, пожалуй, что так! Это просто какое-то существо, похожее на нее…

– Это твоя дочь. Очень на тебя похожа – особенно в том, что вам обоим нельзя воспитывать детей, – безразлично бросила бабка. – Хорошо, что она уехала и оставила мальчика. Могла его вообще убить. Твоя любимая Котоми, возможно, убила бы ребенка!

Синаги ничего не ответил.

Через некоторое время он успокоился, но, когда я попыталась поговорить с ним о будущем Пятьдесят Два, дед только повторял:

– Не знаю. Я никогда не занимался детьми. Когда Котоми была маленькой, за ней присматривала моя старшая сестра, она тогда еще была жива. Но теперь ее уже нет. И вообще, этот паразит… Этот мальчишка, наверное, ничего не умеет? Что мне с ним делать? Я не знаю…

Он не мог даже произнести имени Пятьдесят Два, только тыкал в него пальцем и говорил: он, мальчишка. Тут уж даже не повышавшая до сих пор голос бабка рявкнула:

– Возьми себя в руки! Как ты себя ведешь? А тебя еще называют «господин директор» да «господин председатель»! Да ты просто зверь, на глазах у которого ребенка чуть не свели в могилу!

Синаги продолжал что-то бубнить, и Муранака не выдержал:

– Вам лучше уйти, господин директор. Мы собирались встретиться с мамой Котоми. Вы нам помогите, пожалуйста, как опекун, когда понадобится.

Муранака поклонился, а Синаги кивнул:

– Да? Ну, хорошо. Это я могу; скажете, что будет нужно, мешать не буду.

– Думаете, можно его отпускать? Какой-то он странный, – тихо проговорила Михару, и бабка, видимо, услышав ее, заметила:

– Просто в маразм впадает. Все болтает о былых заслугах да злится, вспоминая старые ссоры. В клубе тоже все недовольны. Даже говорят, что надо бы попросить его оставить пост председателя.

Потом она сказала только:

– Поздно уже, поезжайте к Масако завтра, я ей позвоню. Ты сможешь мальчика у себя оставить?

Я взяла Пятьдесят Два за руку и решительно ответила:

– Конечно.

Пятьдесят Два оставался рядом со мной и не выказывал никаких чувств ни тогда, когда услышал, что его мать ушла из дома, ни тогда, когда его дед собрался уходить, даже на взглянув на него. Он не злился, не горевал. Просто безучастно наблюдал за тем, что происходит перед глазами. Ребенок заволновался только в тот момент, когда возникла опасность, что его ударят.

С тех пор как мальчик узнал о смерти Тихо, он как будто спрятал свои чувства куда-то вглубь себя. По его лицу было видно, что он уже ни на что не надеется, просто присутствует рядом.

– Мальчонка устал, поди. Сегодня выспись хорошенько, а завтра вот этот дяденька отвезет тебя к бабушке.

Пятьдесят Два со скучающим лицом все выслушал и кивнул.

Ночь мы провели дома. Михару порылась в шкафу, заявила:

– Я так и думала, матрасов нет.