Песнь огня

Сквозь решетку над моей головой виднелось небо, а между решеткой и небом раскинулись ветви, на которых только начали распускаться листья. Деревья медленно скользили мимо железных прутьев клетки. Когда клетка сотрясалась, я чувствовала, как кандалы натирали мои скованные запястья, а ветви хлестали меня по спине и голове, обжигая болью полузажившую обожженную кожу.

Боль возвращала меня на землю.

Меня везли на телеге в клетке размером с дракона, только рядом не было дракона, который мог бы в ней поместиться. Кандалы позволяли мне лежать или сидеть, прижавшись к прутьям. Мы двигались по Аврелианскому Пути, повозка, сопровождаемая отрядом солдат, направлялась в сторону города из Дальнего Нагорья. Время от времени укусы голода пронзали мой пустой желудок, но мне было все равно.

Клетка в телеге была выставлена на всеобщее обозрение. Смысл этой процессии был в том, чтобы меня видели. Ее видели люди на всем протяжении Аврелианского Пути, от нагорий до Ферришской равнины, а затем в городе, пока мы двигались в сторону Народной площади перед дворцом.

Иксион хотел, чтобы его трофей увидели все.

В первый день чувства Аэлы все еще вспыхивали в моей голове. Она искала меня. Жаждала быть рядом со мной.

Каждый раз, когда она тянулась ко мне, я отталкивала ее.

Норчия. Лети в Норчию. Найди Гриффа сюр Спаркер.

Я толкала ее все сильнее и сильнее, чтобы настоять на своем, ожесточая мое сердце к ее боли и страданиям. Но как я ни старалась заставить ее понять, что сейчас все должно быть именно так, она упорно сопротивлялась, приходя в отчаяние, что в минуту боли, когда мы должны быть рядом и утешать друг друга, я, наоборот, отталкивала ее.

Когда она наконец отстранилась насовсем, я не могла не расплакаться, горюя о своей потере.

Одиночество, которое обрушилось на меня после, было подобно ушату ледяной воды.

Она вернется.

Я попросилась в туалет, и мне дали ведро. Я попросила воды, и мне дали пригоршню талого снега. Я прижалась спиной к решетке, засунув окоченевшие руки в карманы платья Пенелопы, и сосала кусок льда, пока мой язык не онемел. Когда я закрыла глаза, под моими веками вспыхнуло пламя.

Кровь Пэллора на камнях. Фархолл, объятый пламенем. Иксион хохочет.

Ли исчез.

С ним все будет в порядке. Найджел ждал в подвале. Он вытащил Ли.

Я должна была принять это на веру. Когда мы покидали Вечную Весну, последнее, что я видела, – это связанное тело Ли, которое бросили в дверь дома, прежде чем начался пожар.

– Первая Наездница?

Я открыла глаза. Голос говорил не с бассилеанским акцентом, отличавшим Маленьких Бессмертных Фрейды, в нем, скорее, слышался говор горца. Молодой парень в потрепанной рабочей одежде бежал рядом с повозкой, игнорируя взгляды солдат, сопровождавших процессию.

Он просунул руку сквозь прутья, и я увидела, что он держал в ней букет из полевых цветов, вереска и золотистого дрока. Стебли царапали мою ладонь, и я стиснула их онемевшими пальцами.

– Это правда, – спросил он, – что Ли сюр Пэллор мертв?

Дорога извилистая. Мне не нужно крутить головой, чтобы увидеть то, на что он указывал. Столб дыма, поднимавшийся вверх, как черная грозовая туча, к вершинам хребтов позади нас, где лежал Фархолл. Большой дом все еще горел.

Он выбрался. Пожалуйста, пусть ему удалось выбраться.

Но даже если он выбрался, даже если будет цел и невредим, он все равно потерял Пэллора.

Я почувствовала, как слезы непрошено потекли из уголков моих глаз, и парень опускает взгляд.

– Горцы молятся о справедливом суде для тебя, Первая Наездница, – сказал он. – Помни эти цветы и помни Игана, сына Бориса, который всегда к твоим услугам.

Я стиснула букет в ладони, имя эхом отдавалось в моей памяти.

– Борис, – повторила я. – Из Холбина?

Борис и его жена, Хельга, были одними из тех холбинцев, которые смутились, когда я появилась в деревне верхом на драконе много месяцев назад. Мы тогда совершали визиты по поддержанию боевого духа населения по поручению Министерства пропаганды. Вероятно, это был один из тех детей, которые прятались за юбкой матери.

Иган кивнул, кланяясь.

– Благословения Весны вашему дому, – удалось выдавить мне из себя.

Я смотрела, как он скрылся за поворотом Пути.

После этого их становилось все больше. Сначала это были только холбинцы. Связки дрока и вереска устилали пол клетки. Дон Маки со слезами на глазах поцеловал мою руку через решетку, а его жена плакала навзрыд. Даже вдова, которая когда-то плюнула мне в лицо, пришла посмотреть на процессию. Она стояла у дороги, сложив руки поверх своей черной шали. Вскоре после этого мы проехали мимо дымящегося Холбина, многие его дома превратились в обгоревшие остовы.

Я ожидала, что жители Холбина обвинят меня в этом. Но вместо этого они осторожным шепотом заверяли меня в своей преданности.

– Будь проклят тот, кто предал тебя, – сказал мне Маки. – Надеюсь, это был не горец.