Песнь огня

Это та фраза, которую я придумала для него, когда мы обсуждали наш план, но, раздавленная отчаянием, я забыла обо всем. Я лежала на дорожке, из носа текла кровь, окрашивая в алый цвет водоросли, прилипшие к гравию.

– О?

Пауэр указал на Большой дом:

– Я думаю, – сказал он, – что Лео и Антигону особенно порадовала бы… реконструкция этого дома.

Иксион перевел взгляд с меня на Фархолл, а затем на Ли, свернувшегося калачиком возле дракона, и по мере того как он понимал, о чем говорил Пауэр, улыбка расползалась по его лицу.

Он заглотил наживку.

В этот момент должно было начаться придуманное нами представление, в котором я должна была прикинуться расстроенной.

Но пока они волокли Ли за ноги, а Иксион схватил меня за волосы, как когда-то Леон, я при всем желании не смогла бы сдержать слезы, размывавшие кровавые следы вокруг нас.

– Ну давай, – сказал мне Иксион, как когда-то Леон. – Произнеси свою Мольбу.

ЛИ

Чьи-то руки тянули меня вверх, но сейчас мир вокруг меня состоял из обрывков цветов и звуков, но все это было не важно, потому что с каждым ударом сердца я терял его. Наша связь тускнела, словно кто-то постепенно гасил свет в комнатах, навсегда покидая дом. Я чувствовал, что мчусь за ним по этим комнатам, пытаясь удержать.

Но свет продолжал гаснуть. Любовь, которая вначале обрушилась на меня мощным потоком, превратилась в тонкий ручеек. И настал момент, когда я ждал следующего слабого всплеска, но ответа не было.

Я стоял в нашем прежнем доме, в темноте, совсем один.

Но одновременно я по-прежнему пребывал все в том же теле, в ловушке этого бессмысленного мира, и тени вокруг меня суетливо метались.

– Ну давай, – говорил Иксион. – Произнеси свою Мольбу.

Энни послушно преклонила колени, подол ее платья запачкан кровью, ладони уперлись в землю. Энни. На мгновение ее фигура поплыла у меня перед глазами, и я увидел Аэлу. Энни, Аэла, одно целое. Наша возлюбленная. Она подняла лицо к Иксиону. Ее губы беззвучно шевелились, произнося слова.

Я знаю, какими они будут. Хотя мне никогда не приходилось их учить, я слышал, как мой отец произнес их в конце своей жизни, повинуясь воле наших мучителей. Прости меня, Господин, даруй нам милость незаслуженную…

Я знаю, что это будут те же слова, которые Энни когда-то говорила моему отцу. Слова, призванные запятнать воспоминания в этой луже крови, в которой я утону.

В моем мраке ее лицо – движущийся источник света.

Она встает на ноги.

Каллийский – язык, на котором произносят Мольбы, но она говорила на драконьем языке. Это стихи не из известного мне Аврелианского Цикла, а тот отрывок, который мы недавно нашли вместе с Энни, песнь скорби принадлежала овдовевшей королеве.

Я почти не слышал слез в ее голосе, который стал спокойным, тихим и ровным.

Антигона смотрела не на Иксиона, а на меня.

Я была твоей, когда у меня не было ничего, ни семьи, ни имени.

Мой господин, для меня ты был матерью, отцом,

братом и мужем в расцвете сил,

Но теперь ты идешь впереди меня в дом мертвых.

Воцарилась тишина, которую нарушало лишь мое тяжелое дыхание. Энни не сводила с меня глаз, и этот взгляд был словно тепло, согревавшее стужу, свет, озарявший тьму.

И тут в тишине раздался хохот Иксиона:

– Шлюха декламирует стихи.

Он пнул Энни, и та упала, а он махнул рукой:

– Сначала свяжите его.

Они связали мне руки и ноги. А затем схватили Энни за волосы, заставив ее поднять голову и смотреть. Затем они протащили меня через лужайку и заволокли в дом.

Дверь была заперта и заколочена.

Снаружи драконы начали разжигать костер.

Когда пол нагрелся и пламя принялось лизать высокие потолки, краска начала осыпаться, как опадающие листья. Моя кожа пылала от нарастающего жара, и наполнивший легкие дым принес благословенное забвение, избавляя от чудовищной боли.

Когда я закрыл глаза, передо мной из-за крыла Пэллора распахнулось синее небо.

Часть IV

Суд

30

В логове дракона

ДЕЛО

НИЗИНЫ

Первые несколько дней в Летнем дворце стали для меня мрачным раем. В каком-то смысле он был таким же, каким я его помнил: воздушный, выбеленный солнцем мрамор, сверкающее лазурное море, нежный, как ласка, бриз, овевавший просторные коридоры с распахнутой навстречу морским ветрам вереницей окон.

С другой стороны, последний раз я был здесь еще в детстве. И здесь еще была мама. Отец не был вдовцом, а близнецы не просыпались по ночам в слезах. Мы были совсем другими людьми. Все эти годы, когда я представлял себе Долгожданное Возвращение, молясь, чтобы Летний дворец был цел, я не переставал думать о том, что, даже если наш дом и не изменится, я сам буду совсем другим человеком.