Песнь огня

И тут я наконец поняла его. У нас была неделя до того, как заживут крылья Аэлы. Неделя до того, как мы сможем снова отправиться в полет. Через неделю мы присоединимся к Стражникам в Норчии. И, очевидно, Ли не сомневался в том, что через неделю мы снова вступим в войну.

И все, что я ощутила, – это паника.

– Я сказала, что не хотела гражданской войны, Ли. Я говорила Криссе…

Ли уперся руками в стол, его глаза округлились, он явно не ожидал такой реакции. Он заговорил с нерешительностью человека, утверждающего очевидное:

– Энни, Стражники могут вступить в войну, хотят они того или нет. Пока мы бессильны против голиафана, мы не можем выбирать, в какой войне участвовать.

Он был прав, и я это понимала, но все равно покачала головой.

Внезапно моим глазам сделалось горячо. Аэла, сказала я себе. Глупая Аэла, бормотала я, потирая глаза.

– Что? – спросил он, уставившись на меня. На его скуластом лице застыло недоумение, серые глаза прищурились.

Я хотела уйти. Я хотела покончить с этим. Я не хотела снова садиться за стол, планировать еще одну кампанию, снова разбивать свое сердце, глядя, как мои планы проваливались или срывались ценой жизней невинных людей и моих друзей.

Я хотела хотя бы одну неделю пожить другой жизнью.

– Может быть, – я слышала, как дрожит мой голос, – прежде чем мы займемся этим, ты устроил бы мне экскурсию по остальной части ваших владений, угостил бы меня чаем в комнате, где собран весь этот фарфор, о котором ты говорил, и рассказал мне о коллекции волчьих голов вашей семьи? Нельзя просто немного подождать?

Ли склонил голову, нахмурившись, словно это последнее, чего он ожидал от меня.

– Ты хочешь, чтобы я рассказал о коллекции волчьих голов моей семьи?

– Я правда, – и теперь я расплакалась как последняя дура, потому что это все глупая, глупая Аэла, – правда хочу, чтобы ты рассказал мне о коллекции волчьих голов твоей семьи.

ЛИ

Я никогда не мог почувствовать настроение Пэллора сквозь твердую поверхность скал так, как Энни чувствовала настроение Аэлы, но, увидев после завтрака переплетенные тела драконов в бассейне, я кое-что понял.

Например, ощущение, что Энни, которую я видел перед собой, затопляла мое сознание горячей водой.

– Я правда, правда хочу услышать о коллекции волчьих голов твоей семьи, – говорила она, стоя посреди библиотеки моего отца, синее с колокольчиками платье Пенелопы красиво оттеняло ее темно-рыжие волосы, слезы неудержимо лились из ее глаз. Я не знал, кто из нас в этот момент был более безумен, потому что даже ее слезы вызывали у меня желание покрыть ее лицо жадными поцелуями, как Аргос.

Ладно. Волчьи головы.

Вместо того чтобы работать над герменевтикой, остаток дня я проводил экскурсию для Энни.

Едва ли мне когда-нибудь приходило в голову, что Энни могла бы оказаться в этом доме и он ей понравится. Следуя запутанной логике наших искореженных жизней, я полагал, что этот дом будет для нее олицетворением всего самого плохого, как и многое между нами, что омрачала отвратительная подноготная моей семьи. Как моя семья построила этот дом, заплатила за эти кристаллы и фарфор, наполнила эти столы роскошными блюдами, а погреба – прекрасным вином? Энни все знала. Но вместо того чтобы осуждать эту глубокую развращенность, она добровольно растворилась в блаженном восторге.

Я жил в этой сказке, пока ты голодала. В этот дом вернулся мой отец после того, как спалил твой дом

. Но если Энни желала пожить в сказке, я не собирался ей мешать.

Мы срывали простыни с мебели и картин, которые я не видел много лет, я рассказывал ей не только о волчьих головах, но и о дядях и дедах, которые охотились на них, и о драконах, на которых они летали, и обо всех ужасающе суровых лицах, взиравших на нас со старинных портретов, пока мы непочтительно ворошили прошлое. Потом Энни пожелала осмотреть территорию, покататься на качелях за домом, с которых однажды упала Ларисса, сломав запястье, побывать на пастбищах и увидеть лошадей, подняться по первой лестнице на перевал Пилигримов, чтобы взглянуть на скалы южных нагорий и разглядеть голубую полоску Медеанского моря вдали.

Солнце уже садилось, я снова вывел ее к обрыву. На этот раз, вместо того чтобы спуститься по лестнице к Травертину, мы перебрались через нижние скалы к черной песчаной отмели, обнажившейся во время отлива. Устрицы, которых мы здесь нашли, – размером с человеческую ступню. Энни взяла одну, прищурившись, взглянула на шершавую раковину и сморщила нос:

– Ты уверен, что они съедобные?

– Это мило, что ты никогда не пробовала их раньше.

Ее платье было завязано вокруг колен, чтобы сохранить его сухим, но когда неожиданная волна вдруг накатила, ударив нас по бедрам, она вскрикнула. Она явно чувствовала себя неуютно так близко от воды, и меня вдруг осенило:

– Ты умеешь плавать?

Энни скрестила руки на груди, отшатнувшись от меня, словно опасаясь, что я мог окунуть ее в воду.