Песнь огня

– Мы не учим меня плавать. – Она покраснела от холода, ее лицо было влажным от брызг, волосы прилипли ко лбу. К этому моменту я уже перестал беспокоиться о том, виноват ли Пэллор в приступах блаженного удовольствия, которые на меня накатывали. Аргос, который с удовольствием барахтался на мелководье, вдруг выскочил рядом с Энни и встряхнулся.

Он окатил ее фонтаном ледяных брызг, и она взвизгнула в неподобающей Стражнице манере. Это было восхитительно.

– В Травертине тепло.

– Нет, Ли.

Я попробую еще раз завтра.

Вернувшись в Большой дом, Энни скрылась на втором этаже, чтобы полежать в горячей ванне, которую она так высоко оценила прошлой ночью, а я спустился в подвал, чтобы достать бутылку ледяного вина.

Дом вызывал неожиданные воспоминания, и одно из них – это то, что отец говорил о нашем вине. Виноградник был коммерциализирован Дорой, но большая часть личной коллекции отца осталась нетронутой в погребе. Его любимым вином было то, что изготовлялось из винограда в тот год, когда в середине зимы ударили морозы. Виноград собирали в спешке, характерной для сбора ледяного винограда, но этот сбор пришелся на время празднования Зимнего Солнцестояния. В нем ты смакуешь радость, сказал бы он.

На мгновение я замер в прохладном подвале, воспоминания были тяжелы, как бутылка в моей руке. Я чувствовал едва различимый запах соли и серы. Там, где кончался погреб, начинались пористые туннели, вымытые водами термальных источников, и по ним можно добраться до грота Травертин, расположенного в глубине. Возможно, мне это показалось, но я вдруг решил, что отсюда чувствую Пэллора гораздо отчетливее. Он устал, но очень доволен.

Я вернулся в гостиную и разжег огонь в камине. Энни спустилась вниз, закутавшись в огромный банный халат, ее кожа порозовела, а волосы были слегка влажными. В доме было тихо, пусто и темно, если не считать мерцавшего в камине огня, но при виде нее я вдруг ощутил, что мои нервы зазвенели от напряжения, словно перегруженные шумом и светом.

У меня перехватило дыхание.

– Почему ты так смотришь на меня?

– Извини. Вот.

Я собрал поистине подходящий ужин для сказки Энни: ледяное вино, остатки хлеба, предложенные Найджелом, и устрицы, а к ним специальные ножи для открывания раковин. Энни устроилась рядом со мной на полу перед камином, пока я разливал вино по бокалам. Она осторожно поднесла бокал к губам. Я видел, как Энни пила алкоголь всего два раза в жизни. Это будет лучшее вино, которое она когда-либо пробовала.

– О! – воскликнула она так, словно сделала открытие. Блики пламени танцевали на ее лице, в ее глазах.

– Ты чувствуешь в нем радость?

Она вскинула бровь. Я ощутил нарастающее биение пульса в своих запястьях. И потянулся за устрицей. Энни с явным скептицизмом наблюдала, как я, накрыв ладонь тканью, ввел нож между створами и принялся поворачивать его.

– Мне кажется, для этого тебе нужны слуги, – заметила она.

– Ну, они этим и занимались. Но иногда мы делали это сами. Забавы ради. Но мама не разрешала нам делать это в доме. – Сок стекал по моей руке, когда я показал ей мясистые внутренности.

– А теперь ты что, зажаришь ее?

– Можно, но вкуснее есть их сырыми.

Энни расхохоталась.

– Нет! – воскликнула она.

Я продемонстрировал, как это делается. Прошли годы с тех пор, как я ел такие устрицы, как эта. На вкус она напоминает улыбку Пенелопы и смех Лаэрта, крик разочарования Лариссы, когда у нее не получалось открыть раковину. Я могу сделать это сама. Пенелопа всегда помогала мне открывать мои раковины, когда другие не смотрели на нас.

Этот дом сейчас казался таким опустевшим. Глотая, я закрыл глаза, погружаясь в черноту. Устрица провалилась вниз, как комок в горле.

Но Энни ждала меня на другой стороне, улыбающаяся, красивая, с ужасом смотревшая на то, как я расправился с устрицей, и этого было достаточно, чтобы чернота отступила.

– Тебе понравится, – пообещал я, запивая устрицу прохладным вином.

Она покачала головой, смеясь:

– Нет уж. На них растут водоросли. Я лучше зажарю свои.

Она принялась возиться с ножом, ища отверстие, и никак не могла его отыскать. Я взял у нее раковину, раздвинул створки и вырезал мякоть. А затем замер в нерешительности. Энни смотрит на меня, ее колено, прикрытое халатом, касалось моего. Огонь, плясавший в ее глазах, – единственное, что двигалось. Я понял, что она знает, что я собирался сделать.

Я наклонился вперед, и она приоткрыла губы. Я поднес раковину к ее губам и перевернул ее.

После этого все вокруг замедлилось.

В какой-то момент я почувствовал, что рука, державшая раковину, опустилась, чтобы обхватить затылок Энни. Мы лежали рядом, ее влажные волосы щекотали мое лицо, когда она прижалась ко мне всем телом. Вкус устриц и вина на моем языке и на ее губах.

– Как ты думаешь, это все драконы?

– Не знаю. Мне все равно. – Прошел уже час с тех пор, как мы почти не разговаривали, нам было трудно подбирать слова. – Я не подготовил другие кровати.

– Я не хочу другую кровать.

– Но мне надо подготовить кровать.

Энни подняла голову и взглянула на меня.