Песнь песней Стендаля

Коренной историзм стендалевского миро- и человековедения был не заемным, не почерпнутым из книг, хотя широта знаний, самостоятельного философского и культурного кругозора Стенда­ля огромна. Наполеоновский офицер, военный чиновник, путе­шественник, дипломат, участник жарких схваток, происходивших в те годы в умственной жизни европейских стран (помимо ро­дины, он подолгу жил в Италии, печатался в Англии, исколесил Европу от России до Испании), Стендаль в самой гуще событий вырабатывал привычку смотреть на окружающее глазами истори­чески мыслящего «наблюдателя характеров», как он себя называл.

Еще безусым юношей, приехавшим в Париж из провинциаль­ного Гренобля на исходе французской революции, он был вовлечен в водоворот текущей истории. Французское общество на его глазах совершило дерзновенный рывок, чтобы избавиться от старых по­рядков, завершившийся, однако, частичным откатом и горьким опознаванием пределов достигнутого, далеко не совпадавших с взлелеянными ожиданиями. Революция французского народа до дна разворотила жизнеустройство, веками покоившееся на фео­дальных устоях. Европа, задавленная монархическими прави­телями, казалось, приблизилась к освобождению, и в тех, кто уповал на него, пробудились пылкие надежды: из-за француз­ских границ появилась революционная армия, ее считали про­возвестницей свободы, равенства, братства. Затем, когда улег­лись революционные волны, многое вернулось на свои места. Революция обернулась империей Наполеона. Но эта империя все же была рождена революцией, и режимы крупных и малых европейских монархий страшились ее, грозную и могуществен­ную, а люди, чьей высшей ценностью стала свобода, еще долго видели в Наполеоне олицетворение своих надежд. Потом, потер­пев поражение в русском походе 1812 года, Наполеон пал и был отправлен в ссылку; попробовал вернуться, но собранное им вой­ско опять было разгромлено в битве при Ватерлоо. Во Франции снова воцарилась изгнанная королевская династия, над Европой простер свою власть Священный союз объединившихся монар­хов. В 1830 году снова восстал народ Парижа, но дело кончи­лось тем, что на смену низвергнутому дворянско-клерикальному правлению пришла Июльская монархия — царство банкиров, торга­шей и дельцов; хозяева его и не думали посягать на порядки Европы Священного союза. Так продолжалось вплоть до револю­ции 1848 года, одпако до этой «весны народов» Стендалю дожить было не суждено. Непосредственный и деятельный очевидец гран­диозных событий, поначалу вселявших надежды, а затем их по­губивших, он ушел из жизни, испытывая разочарование в своем времени — пореволюционном безвременье.

Наряду с этим, так сказать, «горизонтальным» сечением исто­рии, взгляд Стендаля, вдумчиво оценивающий современников, не­изменно удерживает и ее направленное в глубь прошлого, «вер­тикальное» сечение. Для него француз, итальянец, англичанин, немец — это всякий раз живой преемник национальных обычаев, нравов, душевных предпочтений и привычек ума, складывавшихся веками и передаваемых от дедов и отцов к сыновьям. Так, дол­гие годы, проведенные Стендалем в Италии, куда он попал впер­вые молодым военным, потом вернулся вольным ценителем музы­ки и живописи, а позже служил французским консулом в примор­ском городке Чивита-Веккия неподалеку от Рима, позволили ему составить свое, вполне определенное, представление о преобладаю­щем внутреннем облике обитателей этой страны. Трагедия Ита­лии, оставшейся раздробленной, привела, по мнению Стендаля, к тому, что итальянец в своих побуждениях и поведении не был стеснен столь жесткой проникающей государственностью, какая установилась во Франции на два с лишним века раньше, а отсутст­вие разветвленной и зрелой гражданской жизни направило весь не­растраченный душевный пыл в сторону преимущественно частных запросов. Итальянская натура, не выутюженная тиранией светско­го этикета и живущая без оглядки на прописи придворных прили­чий или крохоборческого мещанского благоразумия, проявляет се­бя прежде всего в могучем, искреннем до простодушия, самозаб­венном и сметающем все преграды любовном влечении, страсти.

Правда, XIX век внес свои поправки и в склад просвещен­ного итальянца: вступление войск Французской республики в верх­нюю часть «итальянского сапога» разбудило дремавшее дотоле са­мосознание народа. Последующий попятный ход дел в Европе не мог отбросить все к прежним рубежам, но загнал патриотиче­скую гражданственность в карбонарское подполье — в тайные кружки и отряды национально-освободительного движения под ло­зунгами единой и независимой Италии. Вместе с тем обстановка слежки, сыска, доносительства и мелочного тиранства, упроченная