Песнь призрачного леса

К горлу подкатывают рыдания, но я решительно подавляю их. Трясущимися, как в лихорадке, пальцами отстегиваю один за другим проржавевшие замочки, какой-то частью сознания опасаясь – не выскочит ли на меня оттуда какое-нибудь темное чудовище. Но из-под крышки веет лишь воспоминаниями о родном доме – виноградным суслом и пылью, папиным лосьоном после бритья и едва ощутимым сигаретным дымком.

Скрипка покоится на ложе зеленого бархата, смычок закреплен в верхней части футляра – такой спокойный, тихий, безмолвный, словно никто и не тревожил его все это время. Словно это не он гонял меня по лесам и озерам, манил и топил, угрожая лишить рассудка.

Я не просто беру инструмент, я поднимаю его на руки, как новорожденного, и боюсь уронить. Он так хрупок – и в то же время таит такую опасность. Кладу на колени и долго-долго рассматриваю. Вот она, папина скрипка. Не погибла, даже не потемнела. Деревянный корпус блестит, струны не проржавели. Все точно такое же, каким было в день, когда отец играл в последний раз. Сверкает и красуется в полной сохранности после долгих-долгих лет.

Помнят ли струны последнюю мелодию, извлеченную из них? Хранят ли ее, пойманную в закрытый футляр?

Вообще-то, пролежав столько времени под землей, они должны были ослабнуть, провиснуть и расстроиться. Но стоит мне коснуться струны ля, и она отзывается чистой, мягкой, пронзительной нотой. Даже холодок по руке до самого плеча.

И тут же чуть не падаю в обморок – кто-то отчетливо зовет меня по имени. Наверное, Орландо? Встаю на ноги и вслушиваюсь, приложив ухо к двери ванной: не повторится ли призыв.

– Шейди Гроув. – Голос льется легко и нежно, как дуновение ветерка, через форточку. – Дубравушка

.

Говорит мужчина, но не Орландо. А некто родной и знакомый так же близко, как скрипка в моих руках. Тембр – как с альбома Джони Кэша, только если еще в мед обмакнуть.

– Папа? – произношу одними губами, страстно желая и не решаясь верить.

Слова сливаются во фразы и текут серебристым ручьем из источника невидимого, сокрытого от разума:

– Шейди Гроув, не забывай, чему я учил тебя. Не все призраки кротки, добры и невинны. У иных на уме – душегубство и месть, иные так ожесточены судьбой своей, что захотят утянуть тебя за собою в ад. Не касайся скрипки, не играй на ней, пока не будешь готова, родная. А ты еще не готова, поверь.

Папа.

Следует долгая пауза. Ее заполняет сосновый аромат, принесенный невесть откуда взявшимся лесным ветерком.

– Будь осторожна, Дубравушка. Я тоскую по тебе. Я люблю тебя.

Прежде чем мне удается прийти в себя, голос улетает, исчезает, пространство пустеет без него. Меня накрывает волною печали.

А потом долгий, исполненный ужаса вопль издает Хани – из нашей общей комнаты за стеной. Я бросаю скрипку в футляр и вылетаю из ванной.

Включив у нас в спальне свет, вижу: она сидит в кроватке, глаза выпучены, ротик разинут в крике, которому, кажется, не будет конца.

Подлетаю к ней и, усевшись рядом, подхватываю на руки.

– Т-с-с, моя крошечка медовая, тс-с-с, маленькая Хани…

Но она все вопит и не может остановиться.

Орландо с грохотом проносится по коридору и врывается в комнату.

– Что такое?! – воинственно ревет он, лихорадочно оглядываясь в поисках нарушителя спокойствия.

– Не знаю! – Разворачиваю сестру к себе лицом, а та все кричит «на полную мощность», разинув рот, кричит, кричит прямо мне в глаза.

– О господи. О боже, – взвывает Орландо. – А ну, на выход, срочно. Быстро!

Вскакиваю на ноги и бросаюсь к двери с Хани наперевес. Мой друг с треском захлопывает ее за нами. И в ту секунду, когда она закрывается, малышка умолкает.

– Осы, – поясняет Орландо. – Целый рой ос. Видимо, где-то в спальне у них гнездо.

Хани теперь не издает ни звука, только трясется в моих объятиях, по-прежнему вперив взгляд прямо перед собой. На правой щеке прорастает ярко-красный рубец.

– Хочу Джесса, – тихонько хнычет она.

Орландо очень осторожно пробегает пальцами по ее кукольному личику.

– Кажется, один укус есть. У нее нет аллергии?

– Кажется, нет.

– Осмотри ее целиком, вдруг они ее еще где-то ужалили, – распоряжается он и ведет нас в гостиную.

Больше нигде никаких отметин вроде бы. Вот уже и глазки прояснились, ужас ушел.

– Как ты, моя сладкая? Все хорошо?

Детка кивает, однако нижняя губа еще подрагивает.

– Сон. Плохой сон, гадкий. Дайте Джесса.

У меня разрывается сердце.

– Джесс уехал в путешествие, ты забыла? – Больше ничего мне не удалось для нее придумать после ареста; сказала: он собрался в экспедицию. – Но я с тобой. Что тебе привиделось, малыш? – обволакиваю ее голосом.

У Хани с самого раннего возраста – очень красочные сны, и ей до сих пор не хватает выражений для их описания. Воображение опережает словарный запас.