Песнь Серебряного моря

Взгляд Литея вновь вернулся к Лигерэль, и он не мог понять того смятения чувств, что бушевали в его душе. Лигерэль была необычной, странной, дикой. Но при всём её своеобразии вначале она понравилась Даргену. В ней было что-то от женщин Остенграда: та же стать, гордость, горячность – всё это было свойственно восточным горцам.

Он помнил, как королева Мара описывала его прапрабабку Дарьяну, жену Калахая: «Она была тоненькая, как веточка, и казалась такой хрупкой, но внутри у неё была сталь, несокрушимая, несогбенная сталь».

Такой же была его мать. Такой же была Сальяда. Хотя она и была эльфом, а не человеком, и пришла с Запада, а не Востока.

Порой и в самой Маре появлялись черты её предков, хотя гораздо в меньшей степени, ведь в ней текла и кровь Рия – а мать королевы Дала Ладинна была женщиной весьма милой и нежной. К тому же Мара прожила среди эльфов не одну сотню лет, а это способствовало её спокойствию и благодушию. Но всё-таки иногда, и в глазах Мары Джалины загорались жёсткие огоньки, и губы сжимались плотно, как ворота неприступной крепости, и в такие минуты казалось, что за её спиной вот-вот распахнутся крылья величественного остенградского орла, веками являвшегося символом Востока.

И в гордой воительнице Запада увидел Литей нечто такое же, неназываемое, но знакомое с детства. Недаром ей дали такое прозвище – Соколица.

Только теперь Литею казалось, что он ошибся. Слова эльфийки задели за живое.

Откуда такая боль, такая ненависть?

Наверное, многое она повидала, да только ведь он, Литей, не был в том виноват. Никогда и никому не желал он зла: ни людям, ни эльфам. Он считал многих из Элдинэ своими друзьями, он преклонялся перед мудростью и добротой князя Эктавиана, он боготворил прекрасную Экталану…

И вдруг, как гром среди ясного неба, явилась эта дикарка и бросила ему в лицо пропитанный ядом ненависти вопрос: «По какому праву ты здесь?»

Но почему же он должен быть в ответе за злодеяния каких-то там неизвестных ему людей в Диких землях, таких же разбойников, как сама эта высокомерная Лигерэль?

Литей сел подальше от неё, рядом с Экталаной, чтобы даже взглядом не встречаться с гостьей. Впрочем, Лигерэль и не старалась смотреть ему в глаза, напротив она полностью игнорировала принца Даргкара. Казалось, она вообще замечала только правителя эльфов, да иногда поглядывает на среброголового элдинэ, прибывшего вместе с ней, как бы ища у него подтверждения своих слов.

Но Ильдэирин оставался противоестественно-молчалив, лишь кивал слегка, соглашаясь с Соколицей.

– Итак, госпожа Сальяда, поведай нам без прикрас и преуменьшений, что творится в Диких Западных краях! Людская молва тебя превратила в безжалостную разбойницу, истребляющую безвинных смертных. Но цена этим слухам невелика, а я желаю узнать истину.

– Я назвала бы это войной, Великий князь, – начала Лигерэль, покусывая губы, – но это не война. Это бойня, резня. Война – это когда воин сражается с воином, лицом к лицу, один на один. А на Западе банды разбойников уничтожают мирных жителей, жгут эльфийские поселения, режут эльфийских женщин и детей, пока их мужья и отцы отлучаются на охоту – и всё это только за то, что уши у нас не такие, а руки умеют исцелять.

– Не только в ушах дело, эльфы во многом на людей не похожи, – тихо сказал Фангир, но никто, кроме Литея, кажется, и не услышал.

А Сальяда продолжала, всё более распаляясь: