Петербургское действо

— A какъ вы узнаете ту даму, про которую я говорю? разсмялась кармелитка.

Шепелевъ подумалъ и вымолвилъ неохотно и даже съ оттнкомъ грусти въ голос:

— Да, правда. Какъ же мн узнать ее?

— Я вамъ скажу ея костюмъ. Ее замтить будетъ не мудрено. Она явится на этотъ яркій и пестрый балъ, какъ пятно.

— Признаюсь, не понимаю.

— Да. Ея костюмъ будетъ… среди другихъ, какъ черное чернильное пятно среди блой бумаги.

Юноша не понялъ. Маргарита повторила:

— Она явится въ черномъ съ головы до ногъ. Понимаете?

— Понимаю-съ.

— Ошибиться мудрено, я надюсь…

— Мужчины, графиня, вообще не ошибаются, какъ можетъ ошибиться женщина, грустно выговорилъ Шепелевъ. — Женщина, въ особенности красавица и кокетка, можетъ ошибкой дать даже поцлуй.

— По ошибк поцлуя не даютъ, а даютъ иногда… изъ жалости! разсмялась Маргарита.

— За это, право… вдругъ глухо выговорилъ Шепелевъ. — Право, можно зарзать…

— Тутъ, на бал… Полноте… Вотъ и видно: ребенокъ. Да неужели вамъ не жалко было бы убить женщину, которую вы любите?.. И какъ любите! Вдь вы говорите, что умираете отъ любви.

И Маргарита звонко расхохоталась, но немного искусственнымъ смхомъ.

— Пощадите, графиня… упавшимъ голосомъ вымолвилъ Шепелевъ.

— Ну, такъ помните, не спутайте. Окажите эту милость для меня. Исполните, какъ слдуетъ, мою просьбу объ маск.

И Маргарита, весело и безпечно смясь, отошла отъ Шепелева и прошла въ бальную залу. Онъ былъ возмущенъ до глубины души ея словами и голосомъ, и смхомъ.

«Понадобился на то, на что годился бы всякій лакей въ дом, озлобленно подумалъ онъ. Господи! Неужели ужь нельзя перестать любить ее? Бросить, забыть… Ну, влюбиться въ другую! Она жестокосердая, злая… Ей все только смхъ… Можетъ быть, здсь, на бал, человкъ сто, которыхъ она такъ же цловала, какъ и меня?

И долго размышлялъ юноша. Ему, конечно, доставило наслажденіе возможность поговорить съ ней хотя минуту, но дкое, горькое чувство какъ будто еще прибавилось. Она насмхалась надъ нимъ. Понятно, она даже явилась изъ такой комнаты, гд можетъ остаться до утра, которую почему-то заготовилъ ей: заране хозяинъ дома. И Шепелевъ вдругъ злобно разсмялся.

Въ эту же самую минуту въ зал и прихожей началось маленькое волненіе.

Гольцъ двинулся снова къ дверямъ лстницы, но спустился по ней до низу, а вслдъ за нимъ хлынула и пестрая, блестящая кучка сановниковъ. И черезъ нсколько минутъ прихожая и вся лстница были полны вышедшими на встрчу гостями. Только узкое свободное пространство оставалось по лстниц. Пріхалъ государь.

Шепелевъ на минуту забылъ свое горе. Онъ рдко и издали видалъ государя и ему хотлось теперь не упустить этого единственнаго случая видть русскаго монарха не на кон, не на плацу, а простымъ гостемъ на бал.

Черезъ нсколько минутъ государь, взявъ подъ руку Гольца, поднялся по лстниц, весело кивая головой на право и на лво, изрдка подавая руку, преимущественно старикамъ и иностраннымъ посламъ. За нимъ вслдъ поднимался по лстниц принцъ Жоржъ, а за Жоржемъ непремнный хвостъ его, всей гвардіи ненавистный Фленсбургъ. Вс прошли въ залъ. Грянула музыка и начался менуэтъ.

Тотчасъ же стало извстно на бал, что государыня хвораетъ и быть не можетъ.

Шепелевъ, занятый своей заботой, все-таки невольно замтилъ посл этой всти много сіяющихъ и торжествующихъ лицъ. Вскор мимо него прошли и стали невдалек два сановника. Шепелевъ зналъ, что одинъ — воспитатель наслдника, а другой — наперсникъ и другъ братьевъ Разумовскихъ. Эти два человка считались во всемъ Петербург самыми умными и самыми образованными, учившимися заграницей. Юноша слыхалъ даже, что Панинъ, не любимый императоромъ, считался въ лагер елизаветинцевъ и былъ въ числ явныхъ друзей императрицы. Онъ слыхалъ тоже, что Тепловъ голштинецъ, горячій и искренній приверженецъ императора, другъ всмъ нмцамъ, ибо говоритъ великолпно по-нмецки и воспитывался въ германскомъ университет. Шепелеву было даже интересно поближе разсмотрть Теплова, такъ какъ говорили, что оба графа Разумовскіе у него въ рукахъ и длаютъ, что онъ прикажетъ. Если бы не этотъ Тегповъ, то Разумовскіе, по словамъ Квасова, были бы еще боле любимы въ столиц, но теперь ихъ стали любить меньше, потому что Тепловъ заставилъ ихъ тоже сдлаться чуть не голштинцами.

Идя мимо и не обращая вниманія на сержанта, Панинъ горячо воскликнулъ:

— Однако же, позвольте, Григорій Николаевичъ. Положимъ даже, что она и не захворала, положимъ, что ей не захотлось бытъ на этомъ торжищ, гд празднуется позоръ россійской имперіи. Наконецъ, вспомните, что сегодня только четыре мсяца и одна недля, что скончалась государыня. Можно было бы пообождать скоморошествовать и всякіе дурацкіе костюмы напяливать на себя.